Большой брат

[carabaas]

Изданная 100-тысячным тиражом книга Януша Ролицкого «Эдвард Герек. Прерванная декада» — интервью с Первым секретарем ПОРП в десятилетие 1970-1980 гг немедленно была размножена многочисленными частными типографиями. Хлынул бесконечный поток всевозможных переизданий, начиная от примитивных ксерокопий и кончая полиграфическими шедеврами, стоившими, по словам одного из читателей, столько же, сколько во времена пресловутой декады 1970 1980 гг. стоил «Фиат-126р». Общий суммарный тираж в Польше превысил миллион экземпляров, что для Польши было абсолютным рекордом.Ошарашенные книготорговцы не верили сами себе. «Кто бы подумал, что на коммунистах можно заработать!» — признался один из них Я.Ролицкому.Успех «Прерванной декады» и бесчисленные письма читателей с трех континентов побудили ее авторов продолжить начатое дело. Вышла вторая книга. Называется она «Эдвард Герек. Реплика».  «Реплика» состоит из двух частей:  часть I - «Польша и мир», часть II    «Внутренняя политика», заключительной главы «Раздумья о политике» и подборки читательских писем.
Наибольший интерес представляют откровенные высказывания Э. Герека о взаимоотношениях с Советским Союзом и его руководителями в главе «Большой брат»

—  Давайте вернемся к ключевому для Польши вопросу отношений с первой в мире социалистической державой, как ее пышно в те годы принято было называть.

—  В то время, в отличие от сталинских и даже шестидесятых годов, все уже прекрасно   отдавали   себе   отчет,   что король-то голый и что превращение всего земного  шара  в  коммунистический рай — нереально. Советский Союз перестал употреблять понятие «мировая революция»   и  заменил  его   на   «мирное сосуществование»...

—  ...которое должно было завершиться победой мировой системы социализма.

—  Подобные планы с самого начала казались мне опасными, так как могли вызвать региональные конфликты и даже   мировую   войну.   Ведь   московские стратеги   хотели   это   сосуществование выиграть. То же самое делали и американцы, сознательно с самого начала разыгрывая карту «прав человека». Когда я сегодня вспоминаю подготовку и само Хельсинкское  совещание,  должен  признать, что, несомненно, выиграл его Запад. За якобы высокую цену признания или    подтверждения    послеялтинского устройства   Европы   Советский   Союз позволил себя и своих союзников посадить  на  скамью  подсудимых  за несоблюдение   прав   человека.    Хотя   для Польши четвертая корзина ко дню подписания Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе   была   в   принципе   не   так   уж страшна, но в большинстве социалистических стран дела с соблюдением прав человека обстояли очень неважно.  Таким образом   четвертая корзина оказалась троянским конем Запада. Надо признать, что русские после Совещания пытались обострить политическую линию. и на идеологических конференциях раздавались весьма заносчивые выступления, но на реальное положение дел это никак не влияло.

—  Таковы были принципы глобальной политики. Ну а если коснуться личных взаимоотношений? Все, например, отмечают, что ваше «сложение очень укрепляли не только хорошие отношения с западными политиками, но и с самим Брежневым.

 — Это правда. Хорошие личные отношения с Брежневым очень облегчали мне действия на международной арене, защищали от самых обычных доносов некоторых моих коллег или же руководителей «братских» партий. Такое положение вещей укрепляло позиции Польши в социалистическом содружестве и давало нам большую по сравнению с другими независимость.

—  Можно ли это назвать дружбой?

—  Мне кажется, у Брежнева не было друзей. Следует признать, что мое избрание Первым секретарем он воспринял с удовлетворением. Было такое негласное правило, что каждый новый Генеральный обычно менял секретарей в братских странах. Таким образом, в нескольких странах социалистического лагеря «хрущевские» секретари были заменены новыми людьми. Так было в основных странах реального социализма  в Европе:   Польше,   ГДР,   Чехословакии. Гомулка,   например,   явно   раздражал Брежнева своими поучениями. Ведь «товарищ   Веслав»   был   из   числа   старых коммунистов и со временем стал считать    себя    выдающимся    теоретиком марксизма,   а   выдающиеся   теоретики марксизма.могли быть только в Кремле.

—  Брежнев вас уважал?

—  Думаю, он уважал меня как человека. И, удивительное дело, особенно он уважал меня  за  то,  что  я никогда  не кончал школы Коминтерна или каких-нибудь курсов в  Москве.  Он,  конечно, знал мою биографию, и я был для него человеком с Запада. А   это всегда нравится русским. И кроме того, я как бы подтвердил свою «западность», если можно так выразиться, особыми отношениями с Жискаром д'Эстеном и Гельмутом Шмидтом.

—  Чувствовали ли вы робость но отношению к Брежневу?

—  Вообще-то нет, хотя случались ситуации, в которых мне бывало не по себе, а иногда просто противно. Помню, однажды — я тогда еще не был Первым секретарем партии — в 1968 году в составе польской делегации я участвовал вместе с Гомулкой, Циранкевичем и Клишко в совещании братских партий в Брно, в Чехословакии. После переговоров состоялась дружеская встреча членов советской, чехословацкой и нашей делегаций. Обычно на таких встречах было очень много советского коньяка. Брежнев был грубовато-веселым, но и явно раздраженным осложнениями в связи с «пражской весной».

Он начал рассказывать прямо-таки омерзительный анекдот:

«Однажды медведь пригласил в гости зайца. Вкусно угощал гостя, всячески его развлекал, и тот чувствовал себя как дома. А уж когда заяц выпил, решил, что он совсем медведю ровня. Домой заяц притащился под утро. Зайчиха, видя, что он едва держится на ногах, сразу его уложила, укутала и стала расспрашивать в подробностях, как там было у медведя. Когда заяц рассказал и что ел. и что пил, зайчиха спрашивает: «А почему ты так устал?»   «Потому что медведь велел нам всем много пить».  «А почему ты такой грязный? И чем это от тебя так несет?» — «А это когда медведь после ужина облегчился, взял меня за уши и подтерся моим мехом». Брежнев был очень доволен своим рассказом. Советская делегация была в восторге.

— Вы тоже?

—  Мы поспешили поскорее закончить этот «дружеский» ужин, отговорившись необходимостью подготовиться к завтрашнему дню переговоров, так как все члены нашей делегации были возмущены бестактностью Брежнева. Я после этого совещания был очень обижен на русских. И решился я рассказать вам этот весьма своеобразный анекдот после долгих колебаний, но все-таки решился, потому что это очень точная картина наших взаимоотношений во времена Брежнева. Вы уж поверьте мне, что проведение истинно польской политики зачастую требовало и крепких нервов, и большой отваги...

—  Уж вы то, конечно, не питали иллюзий в отношении Брежнева и его коллег. Секретарь КПЧ Млынарж в своей книге «Мороз с востока» писал, что Кадар в одной из последних бесед предостерегал Дубчека, характеризуя членов советского Политбюро последними словами.

—  Да уж, такого рода встречи избавляют от иллюзий.

—  Тем более что в роли зайца Леонид Ильич мог с таким же успехом представить себе и польское Политбюро.

—   В   том-то   и   состоит   ответственность политика,  чтобы не оказаться  в подобной роли, как это случилось в 1968 году с командой Дубчека.

—  Можно ли говорить о какой-то эволюции в отношениях Брежнева и Герека?

—   В предыдущей книге я уже говорил, что прогрессирующая болезнь очень изменила Брежнева. Когда мы только познакомились и даже позже, в начале 70-х, он был энергичным-политиком, производил на меня впечатление умного руководителя, неплохо управляющего своей мощной страной. А вот в конце 70-х это был уже больной, усталый человек, порой похожий на собственную тень.

—  Но даже и тогда он по-прежнему руководил политикой своей страны?

— Не думаю. Скорее всего, за ним стояла какая-то группа людей, в основном из состава Политбюро, но не только. Вот они-то и руководили советской политикой. Брежнев был только вывеской.

—  Значит,   Брежнев   уже   тогда   был только марионеткой?

— Некоторые ситуации, когда я их сейчас вспоминаю, пожалуй, позволяют так думать. Я уже рассказывал вам о двух эпизодах, которые это подтверждают. Один случай произошел в Белграде, когда я был прямо-таки шокирован совершенно пассивной реакцией Брежнева на мою информацию о желании президента Пакистана Зия-уль-Хака провести с ним переговоры о войне в Афганистане. Брежнев вел себя так, как будто его здесь не было. Что еще удивительнее, Громыко, отвечая за него категорически «нет» (в котором звучало и явное осуждение моего вмешательства не в свое дело), совершенно не считался с Генеральным секретарем. В нормальных условиях это было бы совершенно невозможным. Раньше в подобной ситуации все обращались к Генеральному секретарю и ожидали его ответа. Высказываться в его присутствии можно было только с его разрешения. Чаще всего это выглядело так: Брежнев обращался, например, к Громыко с вопросом: «А что ты об этом думаешь?» И Громыко, глядя ему прямо в глаза, пытался прочесть его волю. На этот же раз, как я уже говорил, никто даже не обращал внимания на Брежнева. Это было странно и дико. Я беру на себя смелость утверждать, что некая группа в руководстве советской коммунистической партии в своих корыстных интересах продолжала удерживать больного Брежнева на верхушке партийной и государственной пирамиды. Думаю, что его болезнь была вызвана нарушениями функций внутреннего уха. И подумать только, один и тот же человек еще в шестидесятые годы обожал водить лихо машину, а спустя несколько лет с трудом сохранял равновесие!

—  Мне   рассказывали,   что  во   время какого-то совещания — вы в нем тоже участвовали — Брежнев был занят только тем, что писал одну и ту же фразу: «Подгорный  мешает».   Уж  чем  он  там мешал, я не знаю, только скоро его сняли с поста Председателя Верховного Совета СССР и вывели из Политбюро.

—  Чему мы были очень рады, так как Подгорный был из тех членов советского руководства, кто крайне недоброжелательно относился к Польше.

—  А много ли было в советском руководстве людей, доброжелательно относящихся к Польше?

—  Очень доброжелательным по отношению к нам и деловым человеком был Косыгин. Он был самым компетентным в  тогдашнем руководстве и  — важнейшая деталь -   никогда не отвечал сразу «нет» на выдвинутое предложение.

—  Я вас уже расспрашивал об отношениях с Брежневым, а вот, интересно, вы встречались с ним в неофициальной обстановке? Я знаю, вы были в гостях у канцлера Шмидта в его частном доме и ели то, что его жена сама приготовила. Может, такой же чести вы удостоились и в доме Брежнева?

—   Дома у Брежнева я никогда не был. А вообще, если говорить откровенно, у них не было дома в нашем понимании. Дома, квартиры, дачи они получали, выражаясь их языком, «но заслугам». А в действительности эти и другие блага зависели от занимаемой должности. Каждый партийный и одновременно государственный функционер, он же слуга все той же партии, имел определенные привилегии. Попав в немилость партии, он   лишался   всего,   а   и  сталинские   го-
ды - нередко и жизни. Во времена преемников Сталина проштрафившийся деятель «только» выселялся из квартиры и, в зависимости от своего нового положения, попадал в те или иные условия. Должен признаться, мы не раз сравнивали нашу жизнь с их, и среди нас не было желающих поменяться с ними. Если у нас были люди, которые зубами держались за власть ради самой власти, то у них это было жизненной необходимостью. С точки зрения же власть имущих, это было идеальное решение. В их системе человек был действительно только винтиком в огромном, мощнейшем и всеобъемлющем механизме.

—  А была ли у Эдварда Терека, как элемента   этой   универсальной   системы, своя дача или определенное место, где он останавливался, приезжая в Москву?

—  Нет, я ведь приезжал не как постоялец. Правда, все Центральные Комитеты братских партий имели свои дачи на Ленинских горах. Это были бывшие купеческие особняки, в которых, находясь в Москве, мы могли отдохнуть, в основном, конечно, ночью, в более или менее сносных условиях.

—  И   эти   особняки   были   собственностью разных партий?

—  Нет,   они   были   собственностью хозяев,   а   нам   и   другим   их   просто-напросто сдавали.

—  А бывая там, вы не опасались за свою жизнь?

—  Дорогой пан Януш, у вас все время на уме какие-то сталинские ужасы.  В 60-е и 70-е годы мы были партнерами, а не марионетками. Шестидесятые и последующие, уже мои годы, были временем становления независимости для нашей партии и государства. Мы становились все более самостоятельными. Эпоха сосуществования предполагала,  что мы являемся содружеством суверенных государств. И вообще следует заметить, что поведение русских зависело от того, насколько отдельные страны позволяли сесть себе на шею. Мы, поляки, всегда были более твердыми, и с самого начала — даже уже во времена Берута — наша партия стремилась к большей независимости,   чем   другие.   Совсем   по-другому русские вели себя в тех странах, где перед ними прямо-таки расстилались.  Если Живков, например, просил присоединить Болгарию к Советскому Союзу в качестве еще одной республики, то, понятно, это имело однозначные последствия  для  суверенитета  Болгарии. Также и поведение чехов, добровольно, безо всякого принуждения, только чтобы подлизаться к «Большому  брату», вывешивающих везде лозунги «С Советским Союзом на вечные времена»,  не могло остаться без реакции и влияло на отношение советских товарищей к ним.

Мы же за свою неуступчивость, например, получали из СССР гораздо меньше нефти, чем Чехословакия, ГДР или Болгария, хотя население у нас в 2—4 раза больше. В этих условиях нам ничего не оставалось делать, как надеяться на помощь Запада.

—  Что интересно, охотнее Запад давал нам тогда, когда из этих долларов партия плела    веревку,    чтобы    повесить    капиталистов...

—  Сейчас мы слабы, а слабых презирают. А кроме того, к «Солидарности» все чаще относятся как к мавру, который уже сделал свое дело.

—  А скажите, сколько постов в государстве было номенклатурой Политического   Комитета   государств   —   членов Варшавского Договора?

—  Ни одного. Мы были полностью независимы в выборе товарищей на руководящие посты.

—  Не верю!

—  Не    в    вере   тут   дело.    Просто-напросто наше Политбюро не обязано было ни с кем согласовывать подбор кандидатов  на  правительственные  или партийные должности.

—  А откуда же такие упорные слухи на эту тему в Варшаве?

—  Видите ли, в Варшаве вообще гораздо охотнее сплетничают, чем работают. Наверно, варшавяне слишком хорошо помнят старые времена, когда Иосиф Виссарионович диктовал Беруту состав Политбюро. Ну и. кроме того, советские советники, в основном в армии и службе безопасности, бдительно следили, чтобы командные посты занимали соответствующие люди. Но все это прекратилось в октябре 1956 года. Гомулка подписал   тогда   с   русскими   воистину переломное соглашение, что сделало Политбюро и Первого секретаря действительно независимыми.

—  А когда генерал Ярузельский сменил на посту министра обороны маршала Спыхальского, ходили слухи, что русские были очень довольны такой сменой. Они якобы очень ценили высокие командирские и профессиональные качества нового министра.

—  Если вы начнете меня сейчас убеждать,   что   это   генерал   Ярузельский выиграл войну, а не Эйзенхауэр и Жуков, то я вам, пожалуй, не поверю.

—  Но он, как и Брежнев, ковал победу.

—  Ну, знаете, последний был на войне все-таки в чине генерала и активно участвовал в одной из крупных фронтовых операций, а о военных заслугах нашего президента я еше ничего не читал. Правда, кто знает, поскольку я пока не собираюсь умирать, мы можем увидеть и услышать еще много нового.

—  Действовала  ли в  Польше советская разведка?

— Одной из центральных фигур в посольстве был резидент советской разведки. Как вы догадываетесь, официально я с ним не встречался, не было повода.

—  А    как    русские    контролировали Польшу? Один из каналов был официальным, но при их подозрительности они должны были использовать и другие методы контроля, тем более что по сравнению с западными государствами в Польше они действовали прямо-таки в комфортных условиях.

—  Это не совсем так, ведь они не могли афишировать подобную деятельность. До октября 1956 года они действовали открыто и контролировали нас официально,   но   после   им   пришлось быть осторожнее. Я думаю, что своих помощников они выискивали среди наших студентов и курсантов, обучающихся в СССР, людей, часто бывающих там в командировках. Как их вербовали и оплачивали, я не знаю. Их деятельность никогда не переходила границ дозволенного, и мне ни разу не пришлось обращаться по этому вопросу к Брежневу. Мы же со своей стороны, зная о подобной практике,  пытались соответствующим образом инструктировать людей, выезжающих в СССР, чтобы предотвратить возможность попытки их вербовки.

А свое участие во всякого рода партийных курсах, идеологических семинарах и т.п. мы по возможности ограничивали. Из 100 процентов мест, предназначенных для учебы кадров из социалистических стран, Польша использовала 5— 10 процентов.

—  Ну а влияли ли советские рекомендации на продвижения и назначения,  я имею в виду прежде всего партийные?

—  Что касается меня, то, скорее, наоборот. Слишком явная похвала советских товарищей в чей-либо адрес приводила к тому, что я старался по возможности пресечь, а не поддержать данную карьеру.

—  Расскажите, как выглядел кабинет Брежнева? Он был монументальным или скорее скромным?

—  Я вас разочарую, но он был совсем небольшой: 10—15 метров длиной, 4—5 шириной, с двух сторон двери, перед ним — две приемные. В общем, ничего особенного. Были там еще бюст и портрет Ленина.

 — А как вы думаете, почему этот кабинет не был монументальным? В недавно шедшем у нас многосерийном фильме о Муссолини показали кабинет дуче: огромный, как гимнастический зал, а а конце громадный письменный стол. Похожий кабинет и у Гитлера. Человек, войдя в такой кабине!' и направляясь к столу хозяина, имел время осознать всю свою ничтожность.

—  Почему кабинет Генерального секретаря в Кремле был скромным, я не знаю.   Здесь   возможны   две   причины. Первая — это тщательно сохраняемый в Кремле  кабинет  Ленина,   скромный   и очень удобный. При таком соседстве с кабинетом  основателя государства  некрасиво было бы, так скажем, слишком «высовываться».

—  А вторая причина?

—  Хозяин  этого  кабинета  управлял одной шестой частью Земли, и власть его  была  так  огромна,  что  всякое ее подчеркивание было излишним.

Comments

[serg-kmdz.livejournal.com]

Большой Брат в Киеве - http://serg-kmdz.livejournal.com/4730.html

О глобальной Игре - http://serg-kmdz.livejournal.com/7582.html