«Вернуть ему родословную»
Jul. 25th, 2010 04:00 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
carabaas1990
Феномен Высоцкого. Народный артист. Народный поэт. Всем близок—и мы десять лет спорим, кому ближе. Всем понятен—и мы десять лет "всё ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса".
Быть может, самое печальное, что разъедает наши души, что мешает нам понять не только Высоцкого, но и самих себя,—как ржавчина въевшаяся привычка хунвейбинского упрямого выделения звеньев из цепи, социологическое, идеологизированное выкраивание нынешнего дня из живой ткани времени.
Идеологизация—антитеза духовности—так и тянет нас вправить Высоцкого в формулу "продукт своего времени". Колбаса (или ее отсутствие)-про-дукт. Но не Слово. "Довлеет дневи злоба его"? Не довлеет—давит. Душит.
Культура народа, духовное богатство—это связь времен. Вне этой связи не понять ни прошлого, ни настоящего. Тысячелетняя история русской литературы предстает перед нами объемным многомерным пространством, пронизанным пульсирующей кровеносной системой. Имя этой системы—контекст.
Перерезав вены, порвав серебряные струны-нервы, мы получаем мертвое наслоение плоскостей, нечто непрозрачное для света, взгляда, мысли.
Не в том ли разгадка феномена Высоцкого, что в нем ожили родовые, кровавые связи, что его песни породнили заново наше время роковое—безвременье роковое наше!—со всеми страшными годами России, со всеми ее минутами роковыми?
Не зачеркивая значения мемуаристики, не отнимая Высоцкого ни у друзей, ни у семьи, постараемся вернуть ему его большую родословную, вернуть его великой законной его семье, братьям—старшим? или младшим? Кто старше—Пушкин в 37? 35-летний Гумилев? Достоевский? Есенин? Лермонтов?—ровесники со-братья, собеседники на том самом пиру, где есть место всем счастливцам, посетившим сей мир в его минуты роковые.
Таинство прямого общения личности с великими собеседниками через книги, приобретающие новый смысл в дни трагического разлада живой души с апокалипсической действительностью.
Истинная поэзия рождается в борьбе за честь, добро и правду. В этой борьбе рождалась и жила русская литература от простонародных сказок и Слова о полку" до откровений Шаламова и Галича.
На редкость актуальна мысль Николая Огарева о том, что цензурный гнет заставляет литературу трансформироваться в изначальные формы своего бытия—возвращаться в речевую среду. Во времена Пушкина и Лермонтова официальной литературе с ее чугунной триадой "самодержавие, православие, народность" (в сумме получаем послушание, как и из Пяти слагаемых соцреализма) были противопоставлены литературные салоны. Живое поэтическое слово становилось своеобразной публикацией, оседало в альбомах и рукописных тетрадях. Высоцкий прорвался к миллионной аудитории с магнитофонных лент, обойдя печатный станок, а читатель становился спушателем—что только усиливало впечатление серебряными струнами, неповторимым тембром и уникальным темпераментом.
Врываясь в "мирок полного благоденствия", как скоморох-гусляр, Высоцкий спасал наши души от пресловутого чувства глубокого удовлетворения, не давая уснуть под пение радиосирен, заглушая его сиреной воздушной тревоги.
Свободно оперируя пространством и временем, Высоцкий создает то сказку-перевертыш, то, следуя в русле чистой фольклорной традиции,—протяжную, горькую "Я несла свою беду", то реалистичнейшую картину воздушного боя завершает пронзительным сказочным финалом {"По облакам скользя, взлетят наши души, как два самолета ..,"). Какой удивительный и многоплановый образ—преображение душ друзей-истребителей, погибших в бою за правое дело,—в хранителей, в ангелов-хранителей!
Не ограничивая понятие фольклора Древней Русью, заметим, что первый вклад Высоцкого в современную поэзию—это тоже фольклор, блатные песни—городской, тюремный, лагерный фольклор. Язык не поворачивается обозвать песни Высоцкого подражанием, стилизацией и тем более пародией на блатной фольклор—настолько они подлинны и языком, и сюжетами, и образным строем. Они народны. Что и доказал народ трижды: в 60-е с ходу полюбив и запев; 28 июля 1980 года собравшись на площадь не сборищем сброда, а стройным собором собратьев, отринувших пошлость; наконец—не забыв и сегодня.
И не будем ханжески морщить носы: народный русский фольклор (да и не только русский, конечно же)—это не только героические былины, но и "озорные" сказки и анекдоты—раскройте сборники русских сказок, собранных Афанасьевым. Высоцкий^раск-рывал. И не только сказки, но и знаменитый труд Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу". Оттуда и подробное знание быта лесной нечисти, и меню леших и упырей, и многое другое—например, умение свои мысли облекать в лаконизм народных пословиц и поговорок.
А ведь есть и Кассандра и джинны из разных бутылок, и Робин Гуд и Шива (многорук, клыкаст!), ну, о заморском в другой раз, а вот о чем упомянуть непременно надо: общие фольклорные истоки роднят творчество Высоцкого с очень дорогими нашему сердцу именами—с Крыловым, с его неисчислимым зверинцем и кунсткамерой; с Некрасовым, чьи стихи так тесно срослись с народными песнями, что и подпись стерлась; с грибоедовскими крылатыми строками-поговорками; с ершовским "Коньком-Горбунком"; со всеми народными "тройками" и "колокольчиками"; и с блоковским "Полем Куликовым", и вещей птицей Гамаюн; и с Есениным(тут и доказательства ни к чему), и с цветаевской "Федрой", где так органично заговорили античные мифологические герои на русском сказочно-песенном языке; и с цветаевским же "Плачем цыганки по графу Зубову", а заодно и со всеми семиструнными цыганскими вариациями русской поэзии от Аполлона Григорьева, Полонского, Апухтина до Блока, Ахматовой, Кузьмина, Вертинского ...
Высоцкий близок к Лермонтову, особенно в теме любви к Отчизне и отвращения к личине, притворству, к маскам, за которыми прячутся "подлинные подленькие лица". О наша странная любовь к Отчизне! К немытой России—стране рабов, стране господ, где народишко—каждый третий враг, образа в углу—и те перекошены...
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах,
что я с народом дружен?
(Есенин)
И ни церковь, ни кабак
Ничего не свято ...
(Высоцкий)
Россия, нищая Россия ...
(Блок)
Печально я гляжу на наше поколенье.
Его грядущее иль пусто, иль темно...
(Лермонтов)
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались ...
(Высоцкий)
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью ...
(Блок)
Да не робей за Отчизну любезную,
вынес достаточно русский"народ ...
(Некрасов)
Господи, я верую,
Но введи в свой рай
Дождевыми стрелами
Мой пронзенный край.
(Есенин)
Кто сказал, что земля умерла?..
(Высоцкий)
Сегодня для нас оживает серебряный век. Сегодня на наших книжных полках Галич, Шаламов, Чичибабин. Смерть не все взяла. Только свое взяла. Стихи живы.
Высоцкому повезло. В студенческие годы судьба свела его с Андреем Синявским и Марией Розановой, чей дом был одним из таких тайников, оазисов, где бережно хранилось отброшенное официозом сокровище русского поэтического слова. Синявский читал в Школе-студии МХАТа русскую поэзию начала XX века. И Высоцкий карту поэтической России видел без белых пятен. С волошинским Коктебелем, с Александрией Кузьмина, с Версалем Агнивцева, с цветаевской Горой, пастернаковской Камышинской веткой, с Царским Селом Ахматовой »Анненского, с Африкой Гумилева, с его океанами и капитанами. Никогда и ни в чем не будучи педантом, Высоцкий не штудировал, не учил наизусть—дышал этим воздухом, впитывал в кровь эти образы.
Любимая книга для нас с вами-факт биографии. А Высоцкому—актеру по призванию и по профессии—естественно возраст отсчитывать по сыгранным ролям. Галилей был его аттестатом зрелости, Хлопуша—дипломом, Гамлет—патентом на первородство. Он жил не только среди нас. Среди них—тоже. И мы среди них живем. Среди героев книг, среди писателей, художников, среди тысячелетней непрерывной истории народа.
Право носить имя народного—всенародного!— поэта и артиста дает Высоцкому его щедрая духовность, кровная связь с культурой во всем ее объеме— и по вертикали в глубь времен, и по горизонтали вширь, в ширь народа, через все классы, слои, сословия, поколения, касты и прочие условные границы и заборы.
Нынче, присно, во веки веков, старина, И цена есть цена, и вина есть вина, И всегда хорошо, если честь спасена, Если другом надежно прикрыта спина.
Чистоту, простоту мы у древних берем,
Саги, сказки из прошлого тащим,
Потому что добро остается добром
В прошлом, будущем и настоящем!..
Именно в этом контексте, контексте всей русской культуры мы и подготовили выставку, которая откроется в трагические июльские дни 10-летней годовщины смерти Володи.
Людмила АБРАМОВА
Феномен Высоцкого. Народный артист. Народный поэт. Всем близок—и мы десять лет спорим, кому ближе. Всем понятен—и мы десять лет "всё ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса".
Быть может, самое печальное, что разъедает наши души, что мешает нам понять не только Высоцкого, но и самих себя,—как ржавчина въевшаяся привычка хунвейбинского упрямого выделения звеньев из цепи, социологическое, идеологизированное выкраивание нынешнего дня из живой ткани времени.
Идеологизация—антитеза духовности—так и тянет нас вправить Высоцкого в формулу "продукт своего времени". Колбаса (или ее отсутствие)-про-дукт. Но не Слово. "Довлеет дневи злоба его"? Не довлеет—давит. Душит.
Культура народа, духовное богатство—это связь времен. Вне этой связи не понять ни прошлого, ни настоящего. Тысячелетняя история русской литературы предстает перед нами объемным многомерным пространством, пронизанным пульсирующей кровеносной системой. Имя этой системы—контекст.
Перерезав вены, порвав серебряные струны-нервы, мы получаем мертвое наслоение плоскостей, нечто непрозрачное для света, взгляда, мысли.
Не в том ли разгадка феномена Высоцкого, что в нем ожили родовые, кровавые связи, что его песни породнили заново наше время роковое—безвременье роковое наше!—со всеми страшными годами России, со всеми ее минутами роковыми?
Не зачеркивая значения мемуаристики, не отнимая Высоцкого ни у друзей, ни у семьи, постараемся вернуть ему его большую родословную, вернуть его великой законной его семье, братьям—старшим? или младшим? Кто старше—Пушкин в 37? 35-летний Гумилев? Достоевский? Есенин? Лермонтов?—ровесники со-братья, собеседники на том самом пиру, где есть место всем счастливцам, посетившим сей мир в его минуты роковые.
Таинство прямого общения личности с великими собеседниками через книги, приобретающие новый смысл в дни трагического разлада живой души с апокалипсической действительностью.
Истинная поэзия рождается в борьбе за честь, добро и правду. В этой борьбе рождалась и жила русская литература от простонародных сказок и Слова о полку" до откровений Шаламова и Галича.
На редкость актуальна мысль Николая Огарева о том, что цензурный гнет заставляет литературу трансформироваться в изначальные формы своего бытия—возвращаться в речевую среду. Во времена Пушкина и Лермонтова официальной литературе с ее чугунной триадой "самодержавие, православие, народность" (в сумме получаем послушание, как и из Пяти слагаемых соцреализма) были противопоставлены литературные салоны. Живое поэтическое слово становилось своеобразной публикацией, оседало в альбомах и рукописных тетрадях. Высоцкий прорвался к миллионной аудитории с магнитофонных лент, обойдя печатный станок, а читатель становился спушателем—что только усиливало впечатление серебряными струнами, неповторимым тембром и уникальным темпераментом.
Врываясь в "мирок полного благоденствия", как скоморох-гусляр, Высоцкий спасал наши души от пресловутого чувства глубокого удовлетворения, не давая уснуть под пение радиосирен, заглушая его сиреной воздушной тревоги.
Свободно оперируя пространством и временем, Высоцкий создает то сказку-перевертыш, то, следуя в русле чистой фольклорной традиции,—протяжную, горькую "Я несла свою беду", то реалистичнейшую картину воздушного боя завершает пронзительным сказочным финалом {"По облакам скользя, взлетят наши души, как два самолета ..,"). Какой удивительный и многоплановый образ—преображение душ друзей-истребителей, погибших в бою за правое дело,—в хранителей, в ангелов-хранителей!
Не ограничивая понятие фольклора Древней Русью, заметим, что первый вклад Высоцкого в современную поэзию—это тоже фольклор, блатные песни—городской, тюремный, лагерный фольклор. Язык не поворачивается обозвать песни Высоцкого подражанием, стилизацией и тем более пародией на блатной фольклор—настолько они подлинны и языком, и сюжетами, и образным строем. Они народны. Что и доказал народ трижды: в 60-е с ходу полюбив и запев; 28 июля 1980 года собравшись на площадь не сборищем сброда, а стройным собором собратьев, отринувших пошлость; наконец—не забыв и сегодня.
И не будем ханжески морщить носы: народный русский фольклор (да и не только русский, конечно же)—это не только героические былины, но и "озорные" сказки и анекдоты—раскройте сборники русских сказок, собранных Афанасьевым. Высоцкий^раск-рывал. И не только сказки, но и знаменитый труд Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу". Оттуда и подробное знание быта лесной нечисти, и меню леших и упырей, и многое другое—например, умение свои мысли облекать в лаконизм народных пословиц и поговорок.
А ведь есть и Кассандра и джинны из разных бутылок, и Робин Гуд и Шива (многорук, клыкаст!), ну, о заморском в другой раз, а вот о чем упомянуть непременно надо: общие фольклорные истоки роднят творчество Высоцкого с очень дорогими нашему сердцу именами—с Крыловым, с его неисчислимым зверинцем и кунсткамерой; с Некрасовым, чьи стихи так тесно срослись с народными песнями, что и подпись стерлась; с грибоедовскими крылатыми строками-поговорками; с ершовским "Коньком-Горбунком"; со всеми народными "тройками" и "колокольчиками"; и с блоковским "Полем Куликовым", и вещей птицей Гамаюн; и с Есениным(тут и доказательства ни к чему), и с цветаевской "Федрой", где так органично заговорили античные мифологические герои на русском сказочно-песенном языке; и с цветаевским же "Плачем цыганки по графу Зубову", а заодно и со всеми семиструнными цыганскими вариациями русской поэзии от Аполлона Григорьева, Полонского, Апухтина до Блока, Ахматовой, Кузьмина, Вертинского ...
Высоцкий близок к Лермонтову, особенно в теме любви к Отчизне и отвращения к личине, притворству, к маскам, за которыми прячутся "подлинные подленькие лица". О наша странная любовь к Отчизне! К немытой России—стране рабов, стране господ, где народишко—каждый третий враг, образа в углу—и те перекошены...
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах,
что я с народом дружен?
(Есенин)
И ни церковь, ни кабак
Ничего не свято ...
(Высоцкий)
Россия, нищая Россия ...
(Блок)
Печально я гляжу на наше поколенье.
Его грядущее иль пусто, иль темно...
(Лермонтов)
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались ...
(Высоцкий)
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью ...
(Блок)
Да не робей за Отчизну любезную,
вынес достаточно русский"народ ...
(Некрасов)
Господи, я верую,
Но введи в свой рай
Дождевыми стрелами
Мой пронзенный край.
(Есенин)
Кто сказал, что земля умерла?..
(Высоцкий)
Сегодня для нас оживает серебряный век. Сегодня на наших книжных полках Галич, Шаламов, Чичибабин. Смерть не все взяла. Только свое взяла. Стихи живы.
Высоцкому повезло. В студенческие годы судьба свела его с Андреем Синявским и Марией Розановой, чей дом был одним из таких тайников, оазисов, где бережно хранилось отброшенное официозом сокровище русского поэтического слова. Синявский читал в Школе-студии МХАТа русскую поэзию начала XX века. И Высоцкий карту поэтической России видел без белых пятен. С волошинским Коктебелем, с Александрией Кузьмина, с Версалем Агнивцева, с цветаевской Горой, пастернаковской Камышинской веткой, с Царским Селом Ахматовой »Анненского, с Африкой Гумилева, с его океанами и капитанами. Никогда и ни в чем не будучи педантом, Высоцкий не штудировал, не учил наизусть—дышал этим воздухом, впитывал в кровь эти образы.
Любимая книга для нас с вами-факт биографии. А Высоцкому—актеру по призванию и по профессии—естественно возраст отсчитывать по сыгранным ролям. Галилей был его аттестатом зрелости, Хлопуша—дипломом, Гамлет—патентом на первородство. Он жил не только среди нас. Среди них—тоже. И мы среди них живем. Среди героев книг, среди писателей, художников, среди тысячелетней непрерывной истории народа.
Право носить имя народного—всенародного!— поэта и артиста дает Высоцкому его щедрая духовность, кровная связь с культурой во всем ее объеме— и по вертикали в глубь времен, и по горизонтали вширь, в ширь народа, через все классы, слои, сословия, поколения, касты и прочие условные границы и заборы.
Нынче, присно, во веки веков, старина, И цена есть цена, и вина есть вина, И всегда хорошо, если честь спасена, Если другом надежно прикрыта спина.
Чистоту, простоту мы у древних берем,
Саги, сказки из прошлого тащим,
Потому что добро остается добром
В прошлом, будущем и настоящем!..
Именно в этом контексте, контексте всей русской культуры мы и подготовили выставку, которая откроется в трагические июльские дни 10-летней годовщины смерти Володи.
Людмила АБРАМОВА
