carabaas | «Живая жизнь»

(фрагменты биографии Владимира Высоцкого).

Название книги соответствует ее содержанию, она наполнена живым словом: интервью, встречами и беседами с людьми, знавшими Высоцкого,— товарищами по детству, товарищами по театру... О жизни поэта, актера, певца свидетельствуют около тридцати человек.
Автор книги — Валерий Перевозчиков, журналист, впервые встретился с Владимиром Семеновичем в 1979 году, когда делал о нем передачу на телевидении в г. Пятигорске. «Больше всего меня поразило то, как Высоцкий работал перед телевизионной камерой периферийной студии,— рассказывает Валерий.— Было впечатление, что его снимает по крайней мере «Евровидение». Он давал интервью вечности...»
С того момента и начал журналист встречаться с теми, кто знал Высоцкого. Заполнялись магнитофонные кассеты...
Сегодня два интервью Валерия Перевозчикова: с Изой Константиновной Высоцкой и Мариной Влади.

ИЗА КОНСТАНТИНОВНА ВЫСОЦКАЯ

В. П. Актерская судьба — это и бесконечные дороги... Вы, наверное, редко бывали вместе?

И. К. После окончания студии я была приглашена в Киевский театр имени Леси Украинки. И два года мы с Володей были и врозь, и вместе. Мы очень часто ездили друг к другу, мы каждый день писали, за редким исключением. Очень жаль, что погибли письма... Когда я приехала из Киева, то привезла с собой посылочный ящик Володиных писем. А у Володи был посылочный ящик моих. Ящики лежали на антресолях в квартире на 1-й Мещанской. И никто не помнит, куда они делись, когда переезжали в Черемушки. У Володиной мамы Нины Максимовны нашлось только одно письмо 60-го года, но это мое письмо к Володе. Мои-то не жалко, бог с ними, а Володиных было много писем, и они были очень большими.

И еще телефонные разговоры... Я ведь в Киеве жила в самом театре. Рядом со мной был кабинет заведующего труппой Дудецкого. Он мне оставлял ключ от своего кабинета, который от моей комнаты отделяла тоненькая фанерная стеночка. И когда раздавался телефонный звонок, я быстренько вскакивала, и мы говорили очень-очень подолгу. Володя часто звонил. Девчонки на переговорном уже к нам привыкли, и когда мы начинали говорить про какое-то дело, они нам грозили отключить— им было скучно: «Говорите про любовь!» Тогда-то мы казались себе взрослыми, конечно,— это было очень забавно. Как бы это сказать, все было и серьезно, и в то же время несерьезно. В наших отношениях на протяжении всех лет была какая-то — в очень хорошем смысле слова — игра и поэзия. Мы очень весело и интересно ссорились, еще веселее мирились. Так что мне есть что вспомнить, и я ни о чем не жалею. Мне просто повезло: в моей жизни было большое счастье. И когда мы расстались, у меня было такое ощущение, что женщины должны быть с ним очень счастливы. Потому что у него был такой дар — дарить! И из будней делать праздники, причем органично, естественно. То есть обычный будничный день не мог пройти просто так, обязательно должно что-нибудь случиться. Вот даже такое — он не мог прийти домой, чего-нибудь не принеся. Это мог быть воздушный шарик, одна ман-даринина, одна конфета какая-нибудь — ерунда, глупость, но что-то должно быть такое. И это всегда делало день действительно праздничным.

И потом он умел всякие бытовые мелочи — стираную рубашку, жареную картошку, стакан чая — любую мелочь принимать как подарок. От этого хотелось делать еще и еще. Это было очень приятно.

В. П. А свадьба была на Большом Каретном?

И. К. Не было у нас официально приглашенных гостей, потому что решили так: поскольку мы давно муж и жена, то пышной свадьбы у нас не будет. Соберемся тесным кругом— Акимов, Свидер-ский, Яловичи — и просто посидим в ресторане.

Но, во-первых, против этого восстали родители и особенно Семен Владимирович. Они с Евгенией Степановной в ужас пришли, что мы хотим обойтись без свадьбы. А накануне Володя пошел на мальчишник в кафе «Артистик». Его долго не было, и я пошла его выручать, поняла, что надо выручать. И когда я пришла за ним в кафе, он мне сказал: «Изуль, я всех пригласил!» — «Кого всех?» — «А я не помню, Я всех пригласил».

В результате был, конечно, наш курс, его курс; были родственники. Было очень тесно — там маленькие комнатки, мы сидели кругом где только можно. Было весело, шумно — по-студенчески. На рассвете, по-моему, в четыре часа утра, мы шли втроем — Володя, Нина Максимовна и я — на свою 1-ю Мещанскую. Шли пешком, это был наш любимый маршрут: по Садовой, потом бульварами, мимо Трифоновки.

В. П. «Наш курс — его курс». А они очень сильно отличались?

И. К. У нас в студии очень почитались старшекурсники, просто такая была традиция. Неважно, какого ты возраста— если ты старше курсом, то все равно перед тобою снимают шапку. А они, Володин курс, для нас были «мальчики и девочки». И их курс был такой «хулиганский», озорные ребята— в общем, не «бомондные».

Был один праздник, который праздновали вместе, только не помню, какой это год. Мы решили объединить два курса, чтобы нас не разрывали. И собрались на квартире у Греты Ромадиной, а она у нас очень была такая девушка— «салонная» по тем временам. Накрыли прекрасный, очень красивый стол, но явился Володин курс и как устроил там «живые картинки»! Они нам сломали этот салонный стиль. Привнесли свою свежую струю.

В. П. Все по-разному, но с восхищением вспоминают, каким Высоцкий был рассказчиком.

И. К. Да, очень много было присказок. Даже были такие рассказы — правда, озорные очень... Он мог минут двадцать держаться на какой-то одной фразе, варьируя ее всячески, а получался полный рассказ.

Была масса рассказов о дворе, о Лене, о голубятне, про Маньку-шалаву. И еще я очень хорошо запомнила Володю даже не как рассказчика. Ведь он совершенно блистательно — я больше ни у кого так не слышала— читал Маяковского. Не в концертах. Он мне читал. Мы могли быть вдвоем, и я приставала и очень просила почитать. Я просто умирала со смеху: он прекрасно читал «Баню», «Клопа» и вообще он Маяковского очень хорошо знал. А я тогда не любила Маяковского— я его не понимала, просто он мне был совершенно чужим. И вот Володя читал, а для меня совершенно в другом ракурсе предстал Маяковский. Там была такая масса юмора. Мы могли сидеть, и целый вечер он мог читать. Володя же безотказный человек в этом отношении: только попроси — почитай или попой...

В. П. А его песни, что они значили в вашей жизни?

И. К. Я не только не придавала никакого значения этим песням, они для меня были каким-то терзанием. Куда бы мы ни приходили, начинались эти песни. Причем люди их слышали впервые, а я их слышала в сто первый раз. По-моему, иногда даже поднимала бунт. Володя тогда работал, он уже начал сниматься в «Карьере Димы Горина», нам опять приходилось расставаться... И мне казалось, нельзя заниматься никакими песнями!! Надо заниматься только женой! В те годы мне так казалось. Поэтому я не придавала особого значения этим песням, и они меня где-то даже раздражали, если быть честной...

И только очень много времени спустя... Знаете, как бывает? Бывает, люди расстаются насовсем и могут при этом остаться друзьями. Бывает, что люди расстаются
и — не расстаются. Я ничего не хочу говорить за Володю, потому что его нет — тем более что Володя не пускал к себе в душу... В этом отношении он был человеком закрытым. Иногда его прорывало, когда что-то случалось и было невмоготу. Я иногда была свидетелем каких-то очень открытых вещей — но это было крайне редко. Поэтому за него я ничего не буду говорить. А за себя я точно скажу: у меня не было ощущения расставания. Все равно у меня оставалось чувство: Володя это Володя, который был, есть и будет. И будет! И вдогонку, то есть в разных весях, в разных городах, меня нагоняли эти песни, причем я к ним так же относилась — опять всякие «...с охотою распоряжусь субботою...»— все это было продолжением той «игровой» стороны наших отношений.

И однажды... в каком это было году? Мы были на гастролях в Новомосковске, было очень жаркое лето. Я подходила к дворцу, где мы гастролировали,— там была какая-то площадь, залитая асфальтом и солнцем. Было ощущение безлюдности и какого-то испепеляющего, безжизненного солнца. И вдруг из окна понеслись «Кони». И, стоя там, на раскаленной площади, я была ошеломлена. Я была потрясена: я вдруг поняла, что я очень вольно обращалась с человеком, который намного-намного-намного больше, чем я могла себе представить.

Я, как, наверно, и многие близкие люди, воспринимала его облегченно, потому что в нем было много юмора, много радости, невозможности обидеться. Он очень умел прощать... очень умел прощать! Причем по-настоящему. Прощать безоглядно.

В. П. А когда вы переехали в Ростов-на-Дону?

И. К. Весной 61-го года. Володя прилетал ко мне. А потом он был на гастролях с театром Пушкина. Приехал в Ростов на крыше вагона, между прочим. Я пришла встречать Володю; все выходят— его нет. Мне говорят: «А твой сидит на крыше»,— ему интереснее было на крыше приехать.

И он ездил с нашим театром на выездные спектакли, когда был свободен. И лазил за яблоками, и его схватили — под ружьем привела охрана. Были всякие такие дерзкие эпизоды. В совхозе увидел очень красивое яблоко — и полез. И потом они с этим дедом очень мирно беседовали, сидели и беседовали на деревенском крылечке. А яблоки принесли всем.
Но не только в те годы, когда я была женой Володи, во все последующие годы все наши встречи были всегда неожиданными, нам их дарила судьба: мы не списывались, не сговаривались, но почему-то вдруг встречались. И всегда это было удивительно радостно, значительно, тревожно— все вместе. После Ростова мы с Володей встретились через 3 года и тоже очень интересно. Я приехала совсем не для того, я была у своей подружки, Греты Ромадиной, на Ленинградском проспекте. Шла по бульвару и чувствую: кто-то мне сверлит затылок. Оборачиваюсь— никого нет. Я прихожу к Ромадиной, и тут же телефонный звонок. Она говорит: «Звонит Высоцкий, он говорит, что он тебя видел из троллейбуса». И тогда они приехали с Кариной Диадоровой и привезли мне песню «О нашей встрече что и говорить». Я не говорю, что она посвящена мне — не было посвящения, но он клялся, что ее только что сочинил. И Кариша говорит, что да, действительно он ее только что у нее на глазах сочинил. Но текст утерян.

В. П. Как жалко!

И. К. Жалко, конечно! Все жалко... Потом была встреча... точно я могу и не вспомнить, это, наверно, 66-й год. И тоже совершенно неожиданно. Я была в Москве, у Карины. И так же Карина говорит: «Три года не звонил Высоцкий, только что позвонил: «Сейчас приеду». Он приехал. Он торопился — это было вечером, после спектакля, он ехал к Бернесу.

В. П. К Бернесу? А зачем, вы не знаете?

И. К. Не знаю, встреча у них была.

В. П. Дело в том, что Бернес спел песню Высоцкого «На братских могилах», наверно, как раз шла работа...

Вы видели Высоцкого в «Гамлете»?

И. К. Да, я была на спектакле, а после «Гамлета» мы поехали в Коломну, там были три концерта.

В. П. К этому времени уже произошло у вас «открытие» Высоцкого?

И. К. Да, но о концерте мне сложно говорить, потому что я все равно так и не сделалась просто слушателем или зрителем. Была договоренность, что один концерт я буду слушать из зала, а два других со сцены, мне ставили стул. И он менял репертуар: «Если тебе будет скучно, ты иди и отдохни». Но я все три концерта просидела. Да, тогда это уже было окончательное открытие, открытие до конца.

В. П. Владимир Семенович изменился за эти годы?

И. К. Когда я в 76-м году ехала на встречу с ним, а ехали мы с Феликсом Антипо-вым, то все, провожая меня... были в ужасе — «зачем ты это делаешь?!» Мне говорили: «Ты увидишь совсем другого человека. Нельзя, нельзя, нельзя и не надо разбивать свои детские или полудетские иллюзии». Но когда мы встречались, все моментально становилось таким же детским, как оно и было. Я перемен не замечала. Совершенно! Вот я помню, в 76-м году меня Феликс привез и сказал: «Жди, сейчас подъедет «Мерседес», и он выйдет». Но я совершенно не знаю, что такое «Мерседес» и что такое «Жигули»... Я стояла, меня все дальше и дальше оттесняли, я отходила и думала: «А не сбежать ли мне вообще?» Вдруг приехала какая-то машина, Володя выбежал. Схватил меня за руку, мы побежали в театр — со служебного входа. Сказал: «Сиди!» Я села. Подошла какая-то грозная женщина и сказала: «Вы с кем?» Жутким таким голосом. Я сказала: «Я с Высоцким».— «Тогда сидите!». Потом прибежал Володя, мы опять куда-то побежали, то есть не было такого момента, когда бы мы вот так «вглядывались». Через этот момент проскочили — и все! Все было таким же точно, вплоть до походки и вплоть до манеры поведения.

В. П. И такой наивный вопрос, я его всем задаю. Главная, на ваш взгляд, черта характера Высоцкого?

И. К. Как вам сказать... Мне кажется, что он всегда точно знал, что он хочет и очень целеустремленно к этому шел. Теперь в этом громадный дефицит. И надежность. Хотя, конечно, были и человеческие слабости, но тем не менее надежность. И нежность... нежность. Со всей своей юной «хулиганскостью»... он был очень нежным всегда...

22.01.1988 г.

МАРИНА ВЛАДИ

М. В. Прошло восемь лет, а я не могу спокойно говорить о Володе,спокойно смотреть его фотографии... Недавно мне показали единственный фильм, в котором мы снимались вместе— «Их двое». Это тяжело, это невозможно смотреть.

В. П. Во Франции уже продано около ста тысяч экземпляров вашей книги «Владимир, или Прерванный полет». А какова вообще популярность Высоцкого в вашей стране?

М. В. Володю помнят и любят люди, которые побывали на спектаклях «Гамлет» и «Десять дней, которые потрясли мир». Во время гастролей Театра на Таганке их посмотрело довольно большое количество людей. Может быть, это не совсем скромно, но теперь популярность Володи растет в связи с моей книгой. Понимаете, сто тысяч экземпляров— для Франции это очень большой тираж.

Люди читают книгу, а потом многие стремятся купить диски. Могу сказать, что наш совместный с Володей диск— который наконец-то вышел спустя 12 лет после его записи — теперь будет продаваться во Франции. Но для меня еще более важно, что поступило два предложения о переводах стихов Высоцкого на французский язык. Они будут переводиться в издательстве «Фаярд» и в очень престижной серии «Современные поэты». В этой серии издаются очень крупные поэты, причем здесь не только поэзия, но и комментарии, аналитические статьи. Мне очень повезло с переводчиком — это Жан-Жак Мари, который еще в 60-х годах переводил Иосифа Бродского.

В. П. А кто делал французские переводы двух песен Высоцкого?

М. В. Эти песни перевел Максим де Фо-рестье — наш очень известный певец. Он перевел их, чтобы сделать Володе сюрприз. Но потом получилось так, что Володя их спел, они записаны на одной из пластинок. Спел по-французски, ведь в последние годы Володя очень хорошо владел французским языком. А самое интересное Володино интервью было в американской телевизионной программе «60 минут». На вопрос: «Вы диссидент?» он прекрасно ответил: «Нет, я— поэт!»

В. П. А где проходили первые концерты Высоцкого в Париже?

М. В. Зал «Элизе Монмартр» наиболее подходил именно для этого жанра— авторской песни. Небольшой уютный зал, в котором обычно выступают исполнители своих песен. На Володиных концертах, конечно, были работники советского посольства, русские эмигранты, но мы с Володей очень удивились, что пришли французы. Было много публики с улицы, людей, которые, конечно, не знали русского языка.

В. П. Самодельный двухтомник песен Высоцкого, который ему подарили к 40-летию со дня рождения, хранится у вас?

М. В. Я не увезла ничего, что связано с творческим наследием Володи. А эти две самодельные книжки в Париж привез сам Володя. И они хранятся у меня как память о нем.

Естественно, я храню Володины письма... Между прочим, в них есть первые — самые первые! — варианты многих его песен.

В. П. А вы не думали еще о публикации писем Высоцкого?

М. В. Это возможно сделать, но нужна большая работа по отбору самого важного и интересного. И, конечно, необходимо, чтобы были представлены обе стороны — его письма и мои ответы. Володя был, в общем, сдержанным человеком, а кроме того, он знал, что его письма читают... А мои письма, наоборот, ужасно несдержанные. Я понимаю, что публикация наших писем была бы очень интересна, но пока это не входит в мои планы.

В. П. Заканчивается работа над переводом вашей книги на русский язык. В январе переводы отдельных глав были опубликованы нашей печатью. И интерес они вызвали громадный, хотя отношение к этим публикациям неоднозначное...

М. В. Знаете, единственно, что я хочу сказать: в этой книге все правда. Я написала только о том, что видела или слышала сама. Или о том, что мне рассказывал Володя. В книге нет ни одного эпизода, не связанного с нашей жизнью. Я очень хочу, чтобы люди в Советском Союзе знали: все, что я пишу,— это правда.

20.03.1988 г.