Вот параграф из книги Франка Тайхмана "ШАРТР. ШКОЛА И СОБОР" Лабиринт Насколько мало впоследствии сознавалось нерушимое единство целого, делается видно как раз на лабиринтах, имевшихся во многих готических соборах. Впрочем, Шартр – единственное место, где изначальный лабиринт остался почти неповрежденным. Все прочие утратили этот орган в XVII или XVIII вв., поскольку в те времена представлялось, что они, как языческий пережиток, более им не соответствуют. В Реймсе и Амьене они были затем восстановлены по старинным рисункам в рамках движения пробуждавшегося историзма в конце XIX в., однако без знания значения, которое они имели прежде. Ныне подчас случается так, что в немалом числе описаний лабиринты как нечто малозначительное просто обходят стороной, а если и упоминают, то либо как курьез либо как проявление «мистики». Между тем уже в силу места, отводившегося лабиринтам, следовало бы обратить внимание на большое значение, которое они занимали в контексте целого; ибо лабиринт не только простирается на всю ширину главного нефа, но его центр отстоит от поперечной оси собора на запад ровно на столько же, на сколько отстоит от нее главный алтарь – на восток. Так что алтарь и лабиринт геометрически соотносятся друг с другом, – взаимосвязь, к которой в Шартре следует относиться со всей серьезностью. Но вначале вглядимся в детали. Первый бросающийся в глаза элемент в таком лабиринте – это переплетающаяся тропа, приглашающая по ней проследовать. Едва ли среди тех, кто рассматривает его план, найдется хоть один воздержавшийся от такой пробежки, и в самом деле, определенное интеллектуальное удовольствие доставляют усилия не потерять из вида сложные повороты и разгадать систему приближения и удаления. Вначале трасса сравнительно быстро приближается к центру, затем несколько отступает, еще раз приближается к средней точке, внезапно вновь оказывается совсем на периферии, вновь немного придвигается к середине, пока наконец стремительно с наибольшего удаления не достигнет центрального поля. При этом маршрут проложен так искусно, что как перед продольной, так и перед поперечной осью он обращается вспять, порождая тем самым крест в круге. Всего направление полностью переменяется 30 раз (а не 28, поскольку нужно ведь причислить сюда же и несколько более развернутые дуги в начале и в конце). Траектория движения при этом устроена так, что проходит симметрично по отношению к начальной и завершающей точкам. Если два человека одновременно пустятся в путь изнутри и снаружи, то всякий раз они будут поворачивать перед одной и той же осью – ритм, который приводит даже к асимметрии в горизонтальной проекции. Траектория пролегает по одиннадцати кругам, ритмично перепархивая с одного на другой, пока наконец не успокаивается на 12-м, срединном поле. Весь лабиринт состоит ровно из 365 светлых плит, с промежутками, проложенными темным камнем – опять-таки число, которое вряд ли могло возникнуть случайно. Когда-то в центральном поле помещалась гравированная бронзовая плита с фигурами Тезея, Минотавра и Ариадны. Во время французской революции в 1793 г. она была снята и вместе с колоколами переплавлена. На центральной пластине в Амьене имеется также имя архитектора собора, которое, напротив, в Шартре доныне отыскать не удалось. Так что же должен был означать этот лабиринт? Происхождение он ведет с Крита, где его выстроил для царя Миноса Дедал, замечательный архитектор. В его середине находилось чудовищный гибрид, наполовину бык, наполовину человек, Минотавр, который убивал там истребованные им же жертвы. Тезей победил этого быкочеловека и благодаря нити Ариадны вновь выбрался из лабиринта – миф, входящий в сокровищницу греческих образов. Уже вскоре эту безвыходную ситуацию с лабиринтом стали сравнивать с мышлением, которое неизменно постигает смерть, когда оно утрачивает нить и не в состоянии уразуметь сложность ситуации, в которой оказалось.
«Все те, кто надлежащим образом предаются философии, по сути, очевидно, занимаются не чем иным, как умиранием и смертью, но так, что прочие этого не замечают»275, – наставляет учеников Сократ в последние дни жизни, ибо «то, к чему мы стремимся, …а именно разумное суждение, очевидно, приходит к нам лишь тогда, когда мы умерли. …Ведь если вообще невозможно, будучи связанным с телом, что-либо чисто познать, то остается одно из двух: либо мы вообще не в состоянии достичь знания, или же только после смерти. Тогда душа будет существовать всецело сама по себе, отделенной от тела, но прежде этого – нет. И пока мы живем, мы, очевидно, тогда ближе всего подходим к знанию, когда по возможности мало сообщаемся с телом и не имеем с ним ничего общего, поскольку в этом нет безусловной необходимости». После явления Христа такая ситуация сохранялась уже не в полной мере, так как смерть, представлявшаяся прежде абсолютной границей, теперь претерпела живое превращение. Христос отобрал у нее ее страшную власть и своим Воскресением подал пример всем людям, которые с ним связаны. В Шартре было известно о таком превращении, ибо благодаря пути ученичества мышления, который здесь преподавался и практиковался, можно было взойти к этому существу, можно было сделаться подвижным в мышлении, постичь процессы и таким образом, через посредство времени, преодолевая смерть, навести мосты к духовным мирам. Именно это и призван изображать лабиринт в Шартре: 365 светлых плит явно указывают на годовой цикл, в который вписан крест276; кроме того, его камни выложены в 12 кругов, соответствуя двенадцати месяцам; и Иисусу пришлось осуществить 30 перевертываний, пока Святой Дух не связался с ним навек. В Шартре больше не опасались Дьявола посреди лабиринта, но с тех пор, как Христос преодолел смерть277, также и в мышлении можно отыскать выход к высшим сферам. «Иерусалимский путь»<«Chemin à Jérusalem» (фр.), букв. «Путь в Иерусалим».>, как еще именуют шартрский лабиринт, ведет к небесному Иерусалиму, к тем высотам духа, отображением которых является собор. По этой причине в этом месте мог назвать свое имя и архитектор: тем самым он обнаруживал не только имя, но и знание пути, а не в последнюю очередь – и свою связанность с Христом. То, что в священнодействии происходило на алтаре в качестве пресуществления для всех людей, то же самое происходило индивидуально с каждым, кто в ходе упражнений проходил внутренним путем через смерть и Воскресение. Так что как ни явно приглашал лабиринт к прохождению по себе, его глубинный смысл оставался при этом скрытым, а значит, вполне мог быть понят превратно. Постепенно позабылось то, что изначально в нем виделось существенное указание на значение целого, в нем усматривали «основополагающий путь» для тех людей, которые желали индивидуально соединиться с Христом. Напротив, сегодня можно прочитать: «Лабиринты, в основной своей функции – это памятные камни в честь зодчего. Сравнение с штурмовавшим небо изобретателем, изготовившим крылья для себя и сына [= Дедал], и величина и достопримечательность этих камней, достаточно явно свидетельствуют о почете, которым пользовались зодчие соборов»278. То, что в Шартре имя архитектора вообще не названо, при этом упускают из вида, как и сам путь, который вообще-то и делает лабиринт лабиринтом. Его числовые законы, его тройные и четверные ритмы (которые могли указывать на тривий и квадривий), временные процессы, положение в целом, о котором нечего и размышлять безотносительно к Христу, – все это некогда должно было указывать на духовное основание, послужившее фундаментом для всего строения.
То есть Минотавр там подразумевался всегда, во всех средневековых лабиринтах. В Шартре так даже все трое были изображены (Минотавр, Ариадна и Тезей). Заметим, что сама-то Ариадна в центре лабиринта на уровне тела не оказывается. А Шартрский, действительно, немного другой. Но это тем более важно!
Там (на Вашей картинке) - не только Минотавр, но и Тезей (в рогатом шлеме). Замечательно, что они сливаются в одну фигуру, порождая кентавра. Так что одной лишь Ариадны не хватает. Выходит, надпись Ваша нуждается в корректировке: "Тезей и Минотавр".
В общем-то, я это и имел в виду - корректировку не на вербальном уровне, а на смысловом. Так что Ваш ответ понравился мне даже еще больше, чем если бы Вы сразу стали что-то менять.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
А меня поразил Минотавр
Лабиринт
Насколько мало впоследствии сознавалось нерушимое единство целого, делается видно как раз на лабиринтах, имевшихся во многих готических соборах. Впрочем, Шартр – единственное место, где изначальный лабиринт остался почти неповрежденным. Все прочие утратили этот орган в XVII или XVIII вв., поскольку в те времена представлялось, что они, как языческий пережиток, более им не соответствуют. В Реймсе и Амьене они были затем восстановлены по старинным рисункам в рамках движения пробуждавшегося историзма в конце XIX в., однако без знания значения, которое они имели прежде. Ныне подчас случается так, что в немалом числе описаний лабиринты как нечто малозначительное просто обходят стороной, а если и упоминают, то либо как курьез либо как проявление «мистики».
Между тем уже в силу места, отводившегося лабиринтам, следовало бы обратить внимание на большое значение, которое они занимали в контексте целого; ибо лабиринт не только простирается на всю ширину главного нефа, но его центр отстоит от поперечной оси собора на запад ровно на столько же, на сколько отстоит от нее главный алтарь – на восток. Так что алтарь и лабиринт геометрически соотносятся друг с другом, – взаимосвязь, к которой в Шартре следует относиться со всей серьезностью.
Но вначале вглядимся в детали. Первый бросающийся в глаза элемент в таком лабиринте – это переплетающаяся тропа, приглашающая по ней проследовать. Едва ли среди тех, кто рассматривает его план, найдется хоть один воздержавшийся от такой пробежки, и в самом деле, определенное интеллектуальное удовольствие доставляют усилия не потерять из вида сложные повороты и разгадать систему приближения и удаления. Вначале трасса сравнительно быстро приближается к центру, затем несколько отступает, еще раз приближается к средней точке, внезапно вновь оказывается совсем на периферии, вновь немного придвигается к середине, пока наконец стремительно с наибольшего удаления не достигнет центрального поля. При этом маршрут проложен так искусно, что как перед продольной, так и перед поперечной осью он обращается вспять, порождая тем самым крест в круге. Всего направление полностью переменяется 30 раз (а не 28, поскольку нужно ведь причислить сюда же и несколько более развернутые дуги в начале и в конце). Траектория движения при этом устроена так, что проходит симметрично по отношению к начальной и завершающей точкам. Если два человека одновременно пустятся в путь изнутри и снаружи, то всякий раз они будут поворачивать перед одной и той же осью – ритм, который приводит даже к асимметрии в горизонтальной проекции. Траектория пролегает по одиннадцати кругам, ритмично перепархивая с одного на другой, пока наконец не успокаивается на 12-м, срединном поле. Весь лабиринт состоит ровно из 365 светлых плит, с промежутками, проложенными темным камнем – опять-таки число, которое вряд ли могло возникнуть случайно. Когда-то в центральном поле помещалась гравированная бронзовая плита с фигурами Тезея, Минотавра и Ариадны. Во время французской революции в 1793 г. она была снята и вместе с колоколами переплавлена. На центральной пластине в Амьене имеется также имя архитектора собора, которое, напротив, в Шартре доныне отыскать не удалось.
Так что же должен был означать этот лабиринт? Происхождение он ведет с Крита, где его выстроил для царя Миноса Дедал, замечательный архитектор. В его середине находилось чудовищный гибрид, наполовину бык, наполовину человек, Минотавр, который убивал там истребованные им же жертвы. Тезей победил этого быкочеловека и благодаря нити Ариадны вновь выбрался из лабиринта – миф, входящий в сокровищницу греческих образов. Уже вскоре эту безвыходную ситуацию с лабиринтом стали сравнивать с мышлением, которое неизменно постигает смерть, когда оно утрачивает нить и не в состоянии уразуметь сложность ситуации, в которой оказалось.
(Окончание параграфа)
Так что как ни явно приглашал лабиринт к прохождению по себе, его глубинный смысл оставался при этом скрытым, а значит, вполне мог быть понят превратно. Постепенно позабылось то, что изначально в нем виделось существенное указание на значение целого, в нем усматривали «основополагающий путь» для тех людей, которые желали индивидуально соединиться с Христом. Напротив, сегодня можно прочитать: «Лабиринты, в основной своей функции – это памятные камни в честь зодчего. Сравнение с штурмовавшим небо изобретателем, изготовившим крылья для себя и сына [= Дедал], и величина и достопримечательность этих камней, достаточно явно свидетельствуют о почете, которым пользовались зодчие соборов»278. То, что в Шартре имя архитектора вообще не названо, при этом упускают из вида, как и сам путь, который вообще-то и делает лабиринт лабиринтом. Его числовые законы, его тройные и четверные ритмы (которые могли указывать на тривий и квадривий), временные процессы, положение в целом, о котором нечего и размышлять безотносительно к Христу, – все это некогда должно было указывать на духовное основание, послужившее фундаментом для всего строения.
Это уже от меня
А Шартрский, действительно, немного другой. Но это тем более важно!
Re: Это уже от меня
Re: Это уже от меня
И amoro1959 спасибо (это он меня к Вам "прислал"). :)
У Вас прекрасное чувство стиля при довольно разнообразной "тематике". ;)
Re: Это уже от меня
Я самого главного не заметил!
Так что одной лишь Ариадны не хватает.
Выходит, надпись Ваша нуждается в корректировке: "Тезей и Минотавр".
Re: Я самого главного не заметил!
Re: Я самого главного не заметил!
Так что Ваш ответ понравился мне даже еще больше, чем если бы Вы сразу стали что-то менять.