Гельмут Шмидт: Мои встречи с Брежневым
Dec. 15th, 2010 11:00 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
carabaasНаписанная рукой Брежнева записка во время его визита в Бонн в мае 1973 года. Брежнев просит Гельмута Шмидта, тогда министра финансов ФРГ, о выделении „дополнительных ассигнований" на совместную выпивку
С объединением Германии начался новый этап советско-германских отношений. В этой связи представляют интерес главы истории этих отношений, о которых пишет бывший канцлер ФРГ Гельмут Шмидт в своей книге „Люди и державы".
В мае 1973 года в тогдашней резиденции федерального канцлера Брандта я впервые встретился с советским Генеральным секретарем Брежневым. Это было началом чрезвычайно своеобразных контактов между эмоциональным, но в то же время обладающим даром политических, комбинаций великороссом и сдержанным, хотя и не лишенным эмоций северным немцем. Брандт устроил тогда небольшой интимный ужин на 12 персон, который проходил в неформальной непринужденной атмосфере...
Во время моего первого визита в Москву мне был оказан необычайно помпезный прием. В аэропорту „Внуково", куда подрулил наш „Боинг", нас встречали не только премьер-министр Косыгин и министр иностранных дел Громыко, чего, согласно протоколу, было бы достаточно, но и сам Генеральный секретарь. Такого не было ни при встрече Никсона, ни при встрече Брандта. Я воспринял это как знак особого внимания.
Необычной представлялась также показная, бившая через край сердечность Брежнева, перед которой отступала на задний план парадная церемония почетного караула. На летном поле стояли сотни москвичей, приветственно размахивавших флажками, а также посольство ФРГ в полном составе.
Колонна наших автомашин направилась к подготовленным для нас гостевым домам на Ленинских горах. Брежнев сам показал мне мою квартиру на предстоящие три дня и задержался в ней надолго, чтобы выразить свои дружеские чувства, сопровождая их обильными возлияниями водки и принуждая к тому же Косыгина и Громыко. При этом провозглашались дружеские тосты и говорилось много приятных слов. Брежнев и его спутники стремились произвести на меня благоприятное впечатление, и я поддавался этому. Однако я понимал, что такое бурное и широкое русское гостеприимство вовсе не исключало жестких, а подчас и грубых переговоров. Понял я также, что Брежнев по сравнению со своими коллегами играл неизмеримо большую роль.
Через некоторое время мы увиделись снова, уже в Кремле, после того, как у Кремлевской стены возложили венок на могилу советского солдата. Несколькими годами ранее я побывал в Кремле, но до сего времени не имел представления о роскоши тех помещений, в которые нас вели. Огромные вестибюли, широчайшие, устланные коврами, лестницы, украшенные дорогим убранством залы - Георгиевский и Владимирский. Проходя из одного зала в другой, мы, наконец, подошли к месту переговоров -Екатерининскому залу, в котором мой предшественник подписал немецко-советский договор. Это была барочная симфония в белом, зеленом и золотом. Казалось, пилястры и колонны отделаны малахитом, но то, как я узнал позже, был русский зеленый мрамор, а над всем этим парили три или четыре необычайной красоты хрустальные люстры. Я бывал в Елисейском дворце, в Белом доме, в римских дворцах, но эти резиденции правителей западного мира не выдерживают никакого сравнения с кремлевскими дворцами, тщательно отреставрированными в первозданном великолепии, на что были затрачены колоссальные средства. И мужи Политбюро воспринимают свою роль хозяев дома так же непосредственно и как само собой разумеющееся, что и их аристократические предшественники из царского времени. Блеск впечатляет и даже ослепляет.
Мы беседовали с Брежневым во время моего визита около пятнадцати часов, при этом наиболее важным был четырехчасовый диалог с глазу на глаз. Кроме Хельсинкских соглашений и договора по ОСВ Брежнев уделял большое внимание экономическому сотрудничеству между обеими нашими странами. Используя карту, Брежнев подробно рассказывал о залежах и резервах полезных ископаемых в Сибири, о планах их добычи, о возникших в связи с этим транспортных проблемах, о железной дороге, именуемой „БАМ".
Чувствовалось, что темы эти близки его сердцу, он очень живо дискутировал о них. Главным в его сообщении было то, что в будущем Советский Союз может экспортировать колоссальные количества сырья.
Примечательным и странным для меня в экономических рассуждениях Брежнева и Косыгина было то, что они мыслили товарно-экономическими категориями и параметрами, а не финансовыми и бюджетно-экономическими понятиями. В обсуждении каждого крупного проекта нашего сотрудничества финансово-экономические расчеты занимали у них последнее место. При этом размер процентной ставки под предоставляемые нами кредиты оценивался не экономическими, а идеологическими критериями.
В то время в Москве состоялось много пресс-конференций. Однажды я и Геншер пригласили журналистов в роскошный Владимирский зал Кремля. Фрау Брежнева, фрау Громыко и моя супруга пожелали присутствовать при этом. Эпизод, о котором моя супруга рассказала мне позднее в самолете, характеризует трагикомическим образом общественные нравы в Советском Союзе. Хотя жены и были приглашены на два больших обеда, однако они должны были оставаться в тени (это изменилось лишь при преемнике Брежнева - Горбачеве). И вот они пожелали быть полноправными участниками пресс-конференции. Когда же начальник протокольного отдела зашел за дамами, он что-то прошептал на ухо фрау Брежневой, та осталась сидеть и сказала, что воздержится от участия в пресс-конференции. Фрау Геншер из вежливости осталась вместе с ней, а остальные дамы отправились на конференцию. Один из сопровождавших чиновников уговаривал фрау Громыко, которая вдруг извинилась перед моей супругой и повернула назад. Не. доходя до дверей
Владимирского зала, поддалась уговорам вернуться и дочь Косыгина. Рассердившись и из чувства солидарности возвратилась и моя супруга. Спустя несколько минут дамы снова сидели в одиночестве за кофейным столиком, за которым на этот раз царило глубокое молчание.
Московские переговоры в октябре 1974 года завершились обоюдной удовлетворенностью. Мы были довольны результатами визита. Заключение немецко-советского правительственного соглашения о расширении нашего экономического сотрудничества имело для нас важное значение.
Я встречался с Брежневым еще несколько раз, но неизгладимым осталось то впечатление, которое он произвел на меня в Москве в 1974 году. Он казался мне русским со всеми чертами, которые мы обычно приписываем всем русским, - силой, любовью к выпивке, гостеприимством, сентиментальностью, сердечностью, широтой натуры, но одновременно подозрительностью к непроницаемому чужому, тактической осмотрительностью и расчетливой хитростью, сознанием власти, а если нужно, то и жестокостью и грубостью.
Для меня никогда не было ясно, в какой степени марксистско-ленинская идеология оказывала фактическое влияние на внешнюю политику Советского Союза. Со дня смерти Карла Маркса прошло более ста лет, и он вовсе не мыслил и не писал, исходя из предпосылки существования гегемонистического коммунистического государства и наличия ядерного оружия. Иное дело Ленин, да и Сталин с его „социализмом в отдельно взятой стране". Но и Ленин почил более 50 лет тому назад и его теоретические труды не подходят к ситуации в конце века, который уже в своей середине претерпел радикальные изменения.
Как мыслят члены Политбюро, о чем и как они беседуют между собой? Я никогда не мог найти ничего такого, чем московское Политбюро в своих внешнеполитических действиях существенно отличалось бы от прежних правительств русской империи. Правда, разумным казалось то, что в век ядерного оружия усилилось стремление к сохранению и укреплению собственного мира. В остальном же под прикрытием лозунгов о военном равновесии и равной безопасности скрывалась настойчивая и проводимая с тактическими уловками политика, направленная на односторонние преимущества и чужие территории.
На очереди был ответный визит Брежнева. Однако он по разным причинам многократно откладывался, то из-за внешнеполитической ситуации, то из-за выборов в бундестаг в 1976 году, то по причине болезни Брежнева. С тех пор как я познакомился с Брежневым, он страдал от разных недугов, в результате чего в протекании московских политических процессов, в том числе и в советско-германской политике, случались перебои.
Когда он прибыл к нам 4 мая 1978 года, уже при встрече с ним в Кельнском аэропорту было отчетливо видно, что он сильно состарился и явно болен. Можно было предположить, что он в самое ближайшее время уйдет по этой причине в отставку. Я испытывал сострадание к этому властителю, для которого надежные контакты с Германией казались настолько важными, что он взял на себя тяготы напряженного государственного визита. Это был второй визит Брежнева в Бонн, который, как я предполагал, будет последним. В действительности же он побывал в Бонне и в третий раз — в 1981 году.
Большой обед, который дал федеральный президент Шеель в замке Аугустусбург, и ответный обед Брежнева в Годесберге предоставили многочисленным-немецким гостям блестящую возможность познакомиться ближе с советским главой государства и его министром иностранных дел. Тот, кто находился к ним поближе, мог наблюдать чисто человеческие черты Брежнева, например, его неравнодушие к спиртным напиткам. Он пил, и не только за обедом, водку из стаканов для воды. По его незаметному знаку к нему подходил личный слуга по имени Алеша и наполнял его стакан из плоской бутылки, которую он вынимал из внутреннего кармана фрака. Брежневу запрещали курить, он соблюдал этот запрет, но был пассивным курильщиком. Он многократно просил меня закурить сигарету, дым которой с наслаждением вдыхал. Наиболее раскованным был Брежнев в последний день визита в Гамбурге. Я пригласил его на интимный обед в моей квартире в Лангенхорне. Штаб Брежнева возражал против этой поездки, возможно - из соображений безопасности. Было отклонено мое предложение, чтобы Брежнев летел со мной из Бонна в Гамбург самолетом бундесвера. Видимо, это последовало после переговоров по радио с Верховным командованием в Москве. Однако Брежнев, будучи не только гостеприимным хозяином, но и доверчивым гостем, принял мое приглашение. Благодаря этому мы, хозяин дома и гость, получили еще несколько часов для очень доверительного разговора.
Брежнев в квартире Гельмута Шмидта на фоне произведений Маркса и Энгельса.
Конечно же, разговор начался уже на пороге моего дома водкой, на этот раз польской зубровкой, которую мне преподнес Эдвард Терек и которая пришлась очень по вкусу Брежневу. Моя квартира была уставлена полками и шкафами с книгами. Вдруг кто-то заметил, что Брежнев уселся в кресло прямо под сорокатомным собранием сочинений Маркса и Энгельса, что вызвало смех и веселое оживление. С появлением Брандта, Ламсдорфа и Бара стало еще веселее. Гости рассматривали мои книги, среди которых они увидели произведения Горького, Шолохова, Пастернака и Солженицына. Начался разговор о русской литературе.
Брежнев не хотел верить, что район, в котором находился мой стандартный дом, населен преимущественно простыми людьми. Особняки с гаражами и садиками перед домом казались ему чересчур роскошными для обыкновенных, хоть и квалифицированных рабочих и служащих. Он был в отличном расположении духа, рассказывал много анекдотов, пил много водки и много смеялся, а, между тем, в моей ванной комнате врач делал ему взбадривающие уколы, в которых он нуждался.
1990
Перевод с немецкого Бориса Найдова
С объединением Германии начался новый этап советско-германских отношений. В этой связи представляют интерес главы истории этих отношений, о которых пишет бывший канцлер ФРГ Гельмут Шмидт в своей книге „Люди и державы".
В мае 1973 года в тогдашней резиденции федерального канцлера Брандта я впервые встретился с советским Генеральным секретарем Брежневым. Это было началом чрезвычайно своеобразных контактов между эмоциональным, но в то же время обладающим даром политических, комбинаций великороссом и сдержанным, хотя и не лишенным эмоций северным немцем. Брандт устроил тогда небольшой интимный ужин на 12 персон, который проходил в неформальной непринужденной атмосфере...
Во время моего первого визита в Москву мне был оказан необычайно помпезный прием. В аэропорту „Внуково", куда подрулил наш „Боинг", нас встречали не только премьер-министр Косыгин и министр иностранных дел Громыко, чего, согласно протоколу, было бы достаточно, но и сам Генеральный секретарь. Такого не было ни при встрече Никсона, ни при встрече Брандта. Я воспринял это как знак особого внимания.
Необычной представлялась также показная, бившая через край сердечность Брежнева, перед которой отступала на задний план парадная церемония почетного караула. На летном поле стояли сотни москвичей, приветственно размахивавших флажками, а также посольство ФРГ в полном составе.
Колонна наших автомашин направилась к подготовленным для нас гостевым домам на Ленинских горах. Брежнев сам показал мне мою квартиру на предстоящие три дня и задержался в ней надолго, чтобы выразить свои дружеские чувства, сопровождая их обильными возлияниями водки и принуждая к тому же Косыгина и Громыко. При этом провозглашались дружеские тосты и говорилось много приятных слов. Брежнев и его спутники стремились произвести на меня благоприятное впечатление, и я поддавался этому. Однако я понимал, что такое бурное и широкое русское гостеприимство вовсе не исключало жестких, а подчас и грубых переговоров. Понял я также, что Брежнев по сравнению со своими коллегами играл неизмеримо большую роль.
Через некоторое время мы увиделись снова, уже в Кремле, после того, как у Кремлевской стены возложили венок на могилу советского солдата. Несколькими годами ранее я побывал в Кремле, но до сего времени не имел представления о роскоши тех помещений, в которые нас вели. Огромные вестибюли, широчайшие, устланные коврами, лестницы, украшенные дорогим убранством залы - Георгиевский и Владимирский. Проходя из одного зала в другой, мы, наконец, подошли к месту переговоров -Екатерининскому залу, в котором мой предшественник подписал немецко-советский договор. Это была барочная симфония в белом, зеленом и золотом. Казалось, пилястры и колонны отделаны малахитом, но то, как я узнал позже, был русский зеленый мрамор, а над всем этим парили три или четыре необычайной красоты хрустальные люстры. Я бывал в Елисейском дворце, в Белом доме, в римских дворцах, но эти резиденции правителей западного мира не выдерживают никакого сравнения с кремлевскими дворцами, тщательно отреставрированными в первозданном великолепии, на что были затрачены колоссальные средства. И мужи Политбюро воспринимают свою роль хозяев дома так же непосредственно и как само собой разумеющееся, что и их аристократические предшественники из царского времени. Блеск впечатляет и даже ослепляет.
Мы беседовали с Брежневым во время моего визита около пятнадцати часов, при этом наиболее важным был четырехчасовый диалог с глазу на глаз. Кроме Хельсинкских соглашений и договора по ОСВ Брежнев уделял большое внимание экономическому сотрудничеству между обеими нашими странами. Используя карту, Брежнев подробно рассказывал о залежах и резервах полезных ископаемых в Сибири, о планах их добычи, о возникших в связи с этим транспортных проблемах, о железной дороге, именуемой „БАМ".
Чувствовалось, что темы эти близки его сердцу, он очень живо дискутировал о них. Главным в его сообщении было то, что в будущем Советский Союз может экспортировать колоссальные количества сырья.
Примечательным и странным для меня в экономических рассуждениях Брежнева и Косыгина было то, что они мыслили товарно-экономическими категориями и параметрами, а не финансовыми и бюджетно-экономическими понятиями. В обсуждении каждого крупного проекта нашего сотрудничества финансово-экономические расчеты занимали у них последнее место. При этом размер процентной ставки под предоставляемые нами кредиты оценивался не экономическими, а идеологическими критериями.
В то время в Москве состоялось много пресс-конференций. Однажды я и Геншер пригласили журналистов в роскошный Владимирский зал Кремля. Фрау Брежнева, фрау Громыко и моя супруга пожелали присутствовать при этом. Эпизод, о котором моя супруга рассказала мне позднее в самолете, характеризует трагикомическим образом общественные нравы в Советском Союзе. Хотя жены и были приглашены на два больших обеда, однако они должны были оставаться в тени (это изменилось лишь при преемнике Брежнева - Горбачеве). И вот они пожелали быть полноправными участниками пресс-конференции. Когда же начальник протокольного отдела зашел за дамами, он что-то прошептал на ухо фрау Брежневой, та осталась сидеть и сказала, что воздержится от участия в пресс-конференции. Фрау Геншер из вежливости осталась вместе с ней, а остальные дамы отправились на конференцию. Один из сопровождавших чиновников уговаривал фрау Громыко, которая вдруг извинилась перед моей супругой и повернула назад. Не. доходя до дверей
Владимирского зала, поддалась уговорам вернуться и дочь Косыгина. Рассердившись и из чувства солидарности возвратилась и моя супруга. Спустя несколько минут дамы снова сидели в одиночестве за кофейным столиком, за которым на этот раз царило глубокое молчание.
Московские переговоры в октябре 1974 года завершились обоюдной удовлетворенностью. Мы были довольны результатами визита. Заключение немецко-советского правительственного соглашения о расширении нашего экономического сотрудничества имело для нас важное значение.
Я встречался с Брежневым еще несколько раз, но неизгладимым осталось то впечатление, которое он произвел на меня в Москве в 1974 году. Он казался мне русским со всеми чертами, которые мы обычно приписываем всем русским, - силой, любовью к выпивке, гостеприимством, сентиментальностью, сердечностью, широтой натуры, но одновременно подозрительностью к непроницаемому чужому, тактической осмотрительностью и расчетливой хитростью, сознанием власти, а если нужно, то и жестокостью и грубостью.
Для меня никогда не было ясно, в какой степени марксистско-ленинская идеология оказывала фактическое влияние на внешнюю политику Советского Союза. Со дня смерти Карла Маркса прошло более ста лет, и он вовсе не мыслил и не писал, исходя из предпосылки существования гегемонистического коммунистического государства и наличия ядерного оружия. Иное дело Ленин, да и Сталин с его „социализмом в отдельно взятой стране". Но и Ленин почил более 50 лет тому назад и его теоретические труды не подходят к ситуации в конце века, который уже в своей середине претерпел радикальные изменения.
Как мыслят члены Политбюро, о чем и как они беседуют между собой? Я никогда не мог найти ничего такого, чем московское Политбюро в своих внешнеполитических действиях существенно отличалось бы от прежних правительств русской империи. Правда, разумным казалось то, что в век ядерного оружия усилилось стремление к сохранению и укреплению собственного мира. В остальном же под прикрытием лозунгов о военном равновесии и равной безопасности скрывалась настойчивая и проводимая с тактическими уловками политика, направленная на односторонние преимущества и чужие территории.
На очереди был ответный визит Брежнева. Однако он по разным причинам многократно откладывался, то из-за внешнеполитической ситуации, то из-за выборов в бундестаг в 1976 году, то по причине болезни Брежнева. С тех пор как я познакомился с Брежневым, он страдал от разных недугов, в результате чего в протекании московских политических процессов, в том числе и в советско-германской политике, случались перебои.
Когда он прибыл к нам 4 мая 1978 года, уже при встрече с ним в Кельнском аэропорту было отчетливо видно, что он сильно состарился и явно болен. Можно было предположить, что он в самое ближайшее время уйдет по этой причине в отставку. Я испытывал сострадание к этому властителю, для которого надежные контакты с Германией казались настолько важными, что он взял на себя тяготы напряженного государственного визита. Это был второй визит Брежнева в Бонн, который, как я предполагал, будет последним. В действительности же он побывал в Бонне и в третий раз — в 1981 году.
Большой обед, который дал федеральный президент Шеель в замке Аугустусбург, и ответный обед Брежнева в Годесберге предоставили многочисленным-немецким гостям блестящую возможность познакомиться ближе с советским главой государства и его министром иностранных дел. Тот, кто находился к ним поближе, мог наблюдать чисто человеческие черты Брежнева, например, его неравнодушие к спиртным напиткам. Он пил, и не только за обедом, водку из стаканов для воды. По его незаметному знаку к нему подходил личный слуга по имени Алеша и наполнял его стакан из плоской бутылки, которую он вынимал из внутреннего кармана фрака. Брежневу запрещали курить, он соблюдал этот запрет, но был пассивным курильщиком. Он многократно просил меня закурить сигарету, дым которой с наслаждением вдыхал. Наиболее раскованным был Брежнев в последний день визита в Гамбурге. Я пригласил его на интимный обед в моей квартире в Лангенхорне. Штаб Брежнева возражал против этой поездки, возможно - из соображений безопасности. Было отклонено мое предложение, чтобы Брежнев летел со мной из Бонна в Гамбург самолетом бундесвера. Видимо, это последовало после переговоров по радио с Верховным командованием в Москве. Однако Брежнев, будучи не только гостеприимным хозяином, но и доверчивым гостем, принял мое приглашение. Благодаря этому мы, хозяин дома и гость, получили еще несколько часов для очень доверительного разговора.
Брежнев в квартире Гельмута Шмидта на фоне произведений Маркса и Энгельса.
Конечно же, разговор начался уже на пороге моего дома водкой, на этот раз польской зубровкой, которую мне преподнес Эдвард Терек и которая пришлась очень по вкусу Брежневу. Моя квартира была уставлена полками и шкафами с книгами. Вдруг кто-то заметил, что Брежнев уселся в кресло прямо под сорокатомным собранием сочинений Маркса и Энгельса, что вызвало смех и веселое оживление. С появлением Брандта, Ламсдорфа и Бара стало еще веселее. Гости рассматривали мои книги, среди которых они увидели произведения Горького, Шолохова, Пастернака и Солженицына. Начался разговор о русской литературе.
Брежнев не хотел верить, что район, в котором находился мой стандартный дом, населен преимущественно простыми людьми. Особняки с гаражами и садиками перед домом казались ему чересчур роскошными для обыкновенных, хоть и квалифицированных рабочих и служащих. Он был в отличном расположении духа, рассказывал много анекдотов, пил много водки и много смеялся, а, между тем, в моей ванной комнате врач делал ему взбадривающие уколы, в которых он нуждался.
1990
Перевод с немецкого Бориса Найдова
