![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
ИЗ БЛОКНОТОВ 1914 - 1928 годов
Евгений ЗАМЯТИН
Объявление на Казанском вокзале: «Остерегайтесь знакомиться с посторонними лицами, ибо это является последствием обмана и кражи».
***
На Сухаревке в Москве:
— Все вещи, все вещи по 5 копеек!
— А это сколько?
— Полтинник.
— Да как же ты говоришь — все по 5 копеек?
— Не хотите — не берите... Вещи, все вещи по 5 копеек!
***
Купцы составили приговор: «Постановили считать себя беднейшими крестьянами и рабочими, о чем и доводим до сведения властей...»
***
Цветной бульвар. Девочка спрашивает (ей сказали, что идут по улице Чайковского):
— А Чайковский—он кого убил?
***
Поезд в Сибири с солдатами. Набили морду машинисту.
— Ладно, я вам покажу!
На закруглении пустил поезд верст на 50 — и сразу тормоз: теплушки оторвались и под откос. К следующей станции привез только три теплушки.
— Ну, — говорит, — езжайте, собирайте там своих — рассыпались...
***
Телеграфист на глухой станции рассказывает барышне похабные анекдоты. Она ему: — Ах, противный, скептик!
***
Физический труд человечество презирает, ненавидит— от века веков. Отсюда — сначала рабы-люди, потом рабы-машины. Труд, достойный человека,— только труд умственный. Когда-нибудь и настанет такое время, что вся физическая работа будет выполняться машинами, а человеку останется интеллектуальная. В сущности, об этом времени и мечтает социализм, а все его гимны труду — это дипломатия.
...Тут он увидел странную картину: сарай, в сарае люди лежат кучками друг на друге — в каждой кучке человек 5. Оказалось — больные, больше сыпнотифозные. У тифозных температура 40—41°. и остальные, кучками прижимаясь к ним,— греются...
Хоронили кучками же в яме. Когда зарывали, курили махорку, огонь падал на трупы, на платье. Зарыли кое-как; должно быть, воздух проходил из могилы, потому что над ней тоненько курился голубой дымок, и пахло шашлыком...
***
...До того допился, что вообразил себя воробьем. Разделся донага, сел на корточки на подоконнике и стал себе вить гнездо: солома, бумага, ветки из веника...
***
Брат священника поссорился с ним, и тот подложил ему свинью — попросил отслужить панихиду об усопшем Иуде. А потом сказал, что служилась панихида об Иуде Искариотском, и был день памяти Иуды из Кариот.
***
«1925 года июля ... дня мы, настоящий председатель сельсовета Чесноков Иван в лице граждан села ... такого-то производили гибель посевов у граждан означенного села, причем погибшими оказались посевы у всех граждан и Сидорова Анисима, у коего, кроме того, и нетрудоспособный член в виде жены 40 лет, умалишенная, причем объекты обложения пропали, лошадь в лесу и отец в больнице. По осмотрении озимого и ярового клина озимые пропали, что по чистой справедливости и подписуем».
***
...В тюрьме — на нарах. Вплотную один к другому. Ночью кто-нибудь командует:
— На другой бок!—И все двадцать человек одновременно перевертываются (иначе—нельзя).
***
В сумерках — зима — повели кончать их двоих на реку. Вели человек восемь. Подвели к проруби. Первым спихнули туда товарища. Место оказалось мелкое, и, чтобы утонуть, ему надо было стать на колени или сесть на корточки. Он все вставал из проруби, его били прикладами, пока не скрылся... А другой — смотрел. И наступал уже его черед.
Одет он был легко, по-охотничьи. Прекрасная на кенгуровом меху куртка с бобровым воротником. Кто-то увидел. Стали спорить: так топить или снять куртку. Пока спорили, он ждал. И вдруг у него зачесался нос — вот как. Полез за носовым платком в карман — рука наткнулась на велодог — совсем и забыл о нем!
Вынул платок, вытерся, положил назад в карман. И только тут выхватил велодог — шесть зарядов — четыре выпустил подряд. Увидел, как один запрокинул голову — кровь из шеи, другой схватился за щеку. Видел на бегу — как будто сам падал...
***
... 300 человек их было заперто в тюрьме. Им приказали выходить по одному. Каждому привязывали к ногам старый колосник и за борт.
И когда через месяц водолаз спустился в воду, он увидел 300 страшно раздувшихся, с огромными животами, стоячих фигур, все качались, размахивали руками, мотали головами... Водолаз задергал веревку. Когда вытащили его — он сошел уж с ума...
***
Галина шла через фронт. Октябрь 1922 года. Нужно было пройти около ста верст. Ботинки стоптались. Ноги замерзали так, что она садилась, отогревала ноги, прикрыв их пальто, потом шла дальше. Изнеможение к ночи. Видит: железная будка, огонек. Вошла. Женщина на пороге:
— Да как же вы у нас останетесь ночевать? Беда у нас.
— Нет уже, позвольте, я идти все равно не могу...
— Ну идемте...
Кухня, лампочка, прикрытая неплотно дверь в соседнюю комнату. Легла и сразу же пошла ко дну, в сон.
Вдруг: стоны из соседней комнаты. Проснулась. Хозяйка с какой-то посудиной вышла из соседней комнаты. Галина спросила ее:
— Кто это там? Что это за стоны?
— А я ж говорила вам: беда у нас. Муж мой помер, а старший сын заболел. Черная оспа.
Галина так и подскочила, стала одеваться. А сил нет. Подумала-подумала и легла — сейчас же заснула...
Утром проснулась — хозяйка будит, сквозь слезы спрашивает:
— Вы, часом, не портниха?
— Что такое? Почему — портниха?
— Может, были бы так ласковы, обмерили бы обоих — ночью помер ведь и старший... да сшили бы им смертные рубахи.
И, может быть, еще хуже черной оспы были в дороге мужчины, этот желтый огонек в их глазах. Однажды, истомленная, попросилась к проезжавшему на телеге. Тот подвез, а за это — стал требовать...
Когда доехали до постоялого и там среди мужчин Галина увидела старую, усатую, мужеобразную дьячиху, она кинулась к ней, как к матери, к ней, единственной женщине, и разрыдалась...
***
...Уходил на 3—4 дня поесть, одеться. Тиф, человек по 5 в день умирало. Еще можно было уходить за харчами и возвращаться. Сам Иосиф «тикал» с царского, с петлюровского, с деникинского войска. В это время Христовой. В Миргороде задержан:
— Ты кто?
— Красноармеец, до дому за харчами.
— Тебя расстреляют в Полтаве, ты из банды Христового.
Грузили в арестантский вагон в Миргороде. Ночь темная. Думает: «Надо тикать». ... Его толкнуло, упал перед самым вагоном. Просидел под вагоном — и до дому. На дороге сказали, что дома отряды ищут дезертиров, убили «дида» (богатого мужика — было десятин 18). Пошел в Лубны. Там сказали, что его уже считают дезертиром. Опять пошел домой. (Это — зима, арестован был после Нового года, пока сидел в тюрьме — уже около масленицы.) А дома уже ряд хлопцев — человек 20, «ходят з винтовками». Отряды... ищут... Хлопцы — в лес, какие прятались по хатам. Там дали винтовку ему — ходит с винтовкой. Летом собралось уже 3000 — с Борок, с Романивки. За атамана — Мандык. Умный, сообразительный, служил в милиции (при большевиках). Почему бросил милицию? Отряд, разбивший деникинцев, пограбил селян. Мандык заступился, побил их, отобрал имущество.
Мандык — до Христового. Христовой тоже был в милиции в Зенькове. Мандык — приятный с дядьками побалакать, не грабил. Потап (Антоненко) — по-другому, народ его и выдал.
Пришел Христовой вместо Мандыка и человек 15, обезоружили отряд в Лютеньке, тогда к нему пришло еще много. К концу лета у него было уже 12 пулеметов. Когда Христовой наступал на Лютеньку, заложил снаряд в дупло и взорвал, чтоб думали, что у него — орудие.
Отряды, преследовавшие махновцев, спасали Лютеньку, потом Романивку, обстреливали оба села. Наступали на Гадяч — человек до 500, а винтовок — 100, остальные с березовыми дрючками. Заняли Гадяч. Разогнал отряды Христовой — и сидел в лютеньских лесах, и уже туда не подходили близко.
Потап (Антоненко) хотел поступить в милицию, но начальник милиции Зуб не дал места. (Потап поставил ультиматум: «Или лес, или милиция».) Потап ушел в лес.
Мандык не одобрял, что Потап зря много бил людей. Потап — темный шатен, высокий, упитанный, чудные голубые глаза — детские.
Зуб путался с Потапом. доставал ему патроны.
Христовой — небольшого росту, красивый, «русявый», шустрый. Сын торговца-щетинника. Серые глаза.
Мандык — здоровый, сухой, костистый, бритый. После был уполномоченным по борьбе с бандитизмом (после амнистии). Убил двух сотрудников: те его звали гулять, но один товарищ сказал ему, что те хотят его убить. Он сам убил их и с тачанкой утек в лес. Он получил письмо из-под Киева от некоего Яцука. Поехал к нему, по дороге его схватили и убили (Яцук — провокатор).
Матюха-Тюха— был тоже в милиции. (Уличное прозвище Гинняник.) Последний из атаманов, году в 1923. Начал весною, осенью его убили — в районе Зенькова.
Жинки: у Потапа была девка, у Христового — жинка и сестра. Еще одна — была за Потаповым братом. Иные ходили в «спидницах» и хустках, иные переодевались в мужское.
Сестра Христового участвовала в боях. Жена Христового была ранена в руку (она была потом расстреляна в Полтаве). Сестра вышла замуж (за коммуниста!), когда сидела в тюрьме (коммунист в нее влюбился?).
В 1921 в октябре— амнистия.
...Видим, что через нас народу-селян много гибнет, запирают в тюрьмы, спалили село. К осени 1921 года из 800 осталось человек 40—50 (в это время начал работать Потап).
Мандык оставался еще после смерти Христового. Приехала из Полтавы ЧК, Степан — в лес к Мандыку (сначала селянина с письмом к нему). Встреча в лесу отряда ЧК с Мандыком. ЧК:
— Сдавайтесь, будете прощены и будете служить. Он сдался. Поехал в Полтаву со своими (человек 30), с ними — Палашка. С оружием. (В это время Потап работал, часть ушла к нему.) На дворе ЧК в Полтаве — начальник Линде начал беседу, любезную (обед, музыка, папиросы, граммофон). Потом Линде:
— Надо, Товарищи, оружие сдать. Хлопцы:
— Нет, мы не сдамо...
Мандык сказал:
— Сдавайте.
У Мандыка оставили наган. (Большая часть думала, что идут на расстрел.) После музыки — человек 4-х взяли в тюрьму. Двоих выпустили, двое исчезли (говорили, что их отправили служить в Харьков). Один из них, Штаба, ходил с оселедцем, как запорожец...
У Потапа в это время — человек 20. Они сдаваться не захотели. Их потом окружили на хуторе и всех перебили.
***
«Учителька». На селе ни доктора, ни фельдшера, она подлечивала. Однажды девочка-прислуга кличет ее:
— Потап вас спрашивает.
А уж если Потап спрашивает — плохо дело: чаще всего — тут же зарубит. Бледная — выходит. Потап:
— Выйдите до садочку.
— Зачем?
— А я товарища до вас больного привел. А чтоб вам безопасней было, так я уйду, а вы спустя к нему выйдите.
Вышла. Там — бледный, худой Хведор — ранен в грудь навылет, жалуется, что ни дышать, ни кашлять... пот. Посоветовала ему питаться получше — молоко, яйца — и лежать на солнце в лесу голым. И вот на острове, где укрывались бандиты,— туберкулезный санаторий. А к осени все же поправился Хведор.
... Она переезжала к сыну в Баранивку. Приехала за вещами, попросилась пожить. Только что легла — в дверь:
— Отвори.
Она
— Не отворяй.
Дид:
— Нет уж, отворяй.
Открыла. Ей:
— Иди с нами.
Она хотела детей взять.
— Бери только грудного. Вернулись с ней:
— Показывай сундук.
Она вошла в хату и сунулась с ребенком в подполье под нары. Ей кричат:
— Вылазь!—И целится из винтовки. А на печи — 9 человек, оттуда:
Дай пить, воды.
Ткнул ее шашкой сквозь пол под лавку — через живот. Она крикнула:
— Помираю, прощайте! — и стала вылезать. Потап кричит:
— Подымите ребенка!
Дид схватил, положил ребенка на пол. Тогда выстрелили ей в голову, голова распалась, а он еще раз выстрелил. И оставили записку: «Лисовики убили цию защитницу коммунистической партии...»
Приказал записку не трогать, чтоб все могли читать. Сын боялся хоронить: «Меня убьют».
***
— Як жил тода — той теперь живе, як бедовал тода — теперь бедуе. Ох, лучше не жить, як так жить! Земельку дали в 15 верстах — 6 десятин.
— Почему в СОЗ не пошел?
— Я годов 25 ходил по економиям, так знаю, що воне таке. Лучше голодать, чем так...
Старик согнутый, заросший, бровастый, руки длинные, как горилла.
— Як бы сажень земли выделили, я бы в земельку зарывся, там бы спокойнейше было.
-- У них музыка была, гармошка... Пришли до дядьки в садок, две дивчины с ними... А тут налетел отряд, они бежать, гармошку одну бросили. Проходят потаповские по хатам и заказывают: «Ты готовь на двух йисты, а ты готовь на четверых».
Матюха (1923 год). Партизаны.
Женщины играли большую роль. На ярмарку на Полтавщине ехали из Опошни 40 подвод с сапогами. Остановили, требуют по 12 с подводы — всего 600 пар взяли. Я знал трех агентов — трех женщин.
... Ставили себе вопрос: «Как можно убивать человека, когда я ему жизни не давал?» Большинство считало, что если гад — то можно убить.
...Женщины способны на работу агентов.
...Мы спим в хатах — 36 человек. Один «возился» с агентшей — был на страже. 50 человек милиции.
Попадали в банду больше «люди, напитанные военным коммунизмом». А я был малым — такой характер был. Голова в скольких местах пробита... Любил оружие. Потому и пошел. Брат был головой сельрады: когда объявили продразверстку, он пошел в лес, отказался (идейные мотивы).
Атаман был Матюха. Был в Красной Армии, 12 ран, 2 ордена Красного Знамени. Тип анархиста: «Что вижу — все мое». Был вором (принципиальным?). Когда «раскуркуливали» в 1922 году, местные на этом заработали, построили дома, а у него — ничего, когда вернулся. Он и пошел.
...Уводят кабанов (это начало), пишут куркулям записки: «Столько-то денег, а то будешь сожжен». И поджигают.
Матюха хорошо пел. Музыкант он был — гармонист. Матюха был жесток невероятно, любил убитого: убьет и долго сидит над ним, отрежет ухо, палец, нос... Убил 2-х своих за непослушание.
Внешний лозунг—«против НЭП'а», но фактически— уголовное дело.
С каждым днем банда росла (начало 1923 года весной), выросла до 100 человек. Пулеметов не было — одни винтовки. Посылали людей в Кавердину балку. Там был хороший слесарь, который имел связь с одним командиром Красной Армии в Полтаве. Он обещал достать 12 ящиков патронов. Но нужно золотом не меньше 500 рублей.
Пошли в Загрунивку к попу вдовому. Месяц, красиво, тишина, кое-где собаки. У него молодой сын с женой. Богатый собственный дом. Постучали — 3 раза — потом открыли. Поп с сыном — электрический фонарь у окон. Разбили окна. Они побросали топоры, оба стали просить, чтоб их не били. Потом:
— Дайте мне Богу помолиться.
Наганы в рот наставили... Загнали в подполье. Жена сына лежит в спальне, некоторые ее изнасиловали, она даже не кричала. А сын с отцом в подполье в другой хате. Ходят по хате, один бренчит на гитаре, другой завел граммофон, светятся все лампы, бьют посуду. На улице часовые. Шкаф — посуда, за посудой — мешок с медью старинной. Агент говорил, что у него есть золото. Спрашивали:
— Где ваше золото?
— Нет. Жену:
— Где золото? Она:
— Нет.
Опять искать, подымают пол. Она (жена) все лежит. Тогда кто-то решил согнать ее с кровати. Распороли подушки. Прогнали ее в другую хату. Тогда подняли кровать (в виде ящика) — и там: шелк, шали, браслеты и стеклянная банка с золотом, завернутая в вату. Забрали, пошли. Там было на 300 рублей. Агент поехал, привез только 2 ящика, сказал, что остальные — потом, через 2 недели. Потом он удрал. Как?
У Матюхи было 4 жинки, в разных селах, все — законные.
Крестьянская молодежь любит нахальность.
Все его любили. Довольно высокий, чернявый, чую носил, щеточку-усы. Голос очень громкий. Одна из жен сказала однажды, что агент этот — дома; она добежала до лесу—12 верст. Сели на коней, ночью приехали. Жена агента плакала, и мать; его привязали к лошади, повели к Пселу, там всадили 12 пуль. Дома нашли золото--сам признался, показал, клялся быть верным слугой.
***
В городок въезжает на тарантасе приезжий. Слышит: колокола звонят вовсю. Спрашивает возницу:
— В чем дело?
— А это мы бандитов чествуем.
— Как так?
— А зеленые они. Грабили — житья не было. Ну, воевали с ими, а потом предложили им сдаться. Они пришли и сдались — так чествуют их. Спектакль нынче для них играют в театре...
***
Группа куркулей-антиколхозников. Как только «сбор»-сход — они следят. Вот сейчас уже выносить резолюцию — вдруг загорается в деревне. Дым, набат. Все бегут — сход сорван. У них — свои агенты, особенно девки. Жестоко расправляются с изменниками.
Парень из этой группы и девка, влюбленная в него,— агент. Подозрение, что она не все доносит. Тогда парень вызвал ее на свидание, на луг. Пошел туда еще с двумя, схватили ее — и бросили в колодец. Сами ушли. Она стала кричать — по горло в воде. Услышали, вытащили...
Любопытней всего, что потом она все же вышла замуж за того, кто бросил ее в колодец.
***
Специалист по снятию колоколов. Сын попа Мишка Покровский. Коммунист. Снимали колокола в Угличе, в монастыре. Собралось народу несметно, просят:
— Мишка, позвони последний раз!
Мишка грянул (звонарь был замечательный — попович), звонил час — и «перевод», и полиелей, и пасхальный. Народ плакал. Потом Мишка смахнул колокола вниз.
***
Голод на Волге.
В одной волости — ели лепешки из конского навоза.
В другом селе — распарили и съели резиновую калошу, забытую американцем.
Только что павшую лошадь—еще теплую — ели сырьем.
Прошлогодние листья — деликатес.
Вокруг стоит голая, черная роща: всю кору содрали и съели.
Приносили в контору руки и головы съеденных людоедами.
На носилках в столовую притаскивали больных тифом.
Голодный зеленый блеск глаз. Взрослые умирают: кормят в первую очередь детей.
Лошади могли везти только по 5 пудов.
Могилы кругом города, где попало.
Голодные двинулись ордами. Исход из Египта... Слухи о «хлебных» Туркестане и Ташкенте — туда. Кордоны.
Везут хлеб, добыли. Осмотр на станции, хотят отобрать мешки. Вой на платформе. Легли на рельсы бабы — и она, тоже везшая мешок муки для детей,— легла.
Засуха. Земля трескается — трещины в аршин глубиной.
Пожары, поджоги. Очереди за водой.
Новые нищие.
***
Деревня. Мальчишка деревенский другому:
— Ванька, иди домой скорея, там шпикулянты из прочих держав пришли.
Это были голодные с Поволжья — пришли в скопскую деревню.
***
Кашира. Закрыли собор. Очередь причащающихся последний раз, как перед светопреставлением.
Скот душат в избе. Лошадь вешают, чтобы получить страховые. Лошадь выгнали на дорогу, на хвосте записка: «Бери, кто хочет». В Кашире— 15 рублей крестьянская лошадь, 50 — рысак.
В Коломне все врачи, 150 человек, поступили в партию.
Кулаки постановили: отслужить молебен за папу (Римского).
Портрет Ленина в лучах.
«Печать только сводная; прочая запрещена».
***
Дети. Когда Мишку целуют, он вытирается:
— Терпеть не могу, когда девки целуют...
Девчонка:
— А в морду хошь?
— ... Еще жалеет меня! Не хочу!
***
Махновцы. Женщина спокойно рассказывает:
— Махновцы немного пожгли меня каленым железом за то, что братья были в Красной Армии.
Милый разговор:
— Велят мне вас повесить — зажмурюсь, а все-таки повешу.
Воробьи, малиновки, иволги, лягушки — целый день за окном.
Баба визгливая выскочила:
— Ты думаешь, как ты в галифях ходишь, так мы их тебе не спустим? Спу-устим!
Слух прошел, что в соседней деревне проявился «тайный агент». Так и сам о себе говорит:
— Я — коммунист и тайный агент.
Ну а когда узнали, что и весь агент-то Матрены Кривой сын Федька Шелуха... так и бумагу ему написали: «Федьке Шелухе».
***
«Граждане не умеют себя вести в данном советском учреждении, разлагаются на столах и некоторые даже спят».
Лечение. В раны кладут — табак, деготь, керосин, колесную мазь. Приходят с флегмонами. Больных возят к «волшвам».
Умирают спокойно, деловито. И никто: ни умирающий, ни кругом — не волнуются. Старуха:
— Дай-ка, дай-ка сюда кофту-то. Тут заплатка сзади. Ну, ничего, на спине, не видать будет.
Дочь:
— Ты бы, мамка, платок-то с собой постарее взяла.
Мать:
— Нет, ты уж мне не перечь. Желаю, чтобы в этом.
— Кушай, жадочный, кушай. У нас вот тоже один из плена вернулся домой, на хлеб мягкий кэ-эк накинулся. Да как живот ему вздуло — через две недели и помер. Кушай, голубчик, кушай.
— Полтинники-то свои протри маленько.
***
(1918) Отслужили молебен; пришли к помещику: — Ты барин хороший, мы все знаем, а уж прости — придется тебя повесить, нельзя иначе...
Объявление на Казанском вокзале: «Остерегайтесь знакомиться с посторонними лицами, ибо это является последствием обмана и кражи».
***
На Сухаревке в Москве:
— Все вещи, все вещи по 5 копеек!
— А это сколько?
— Полтинник.
— Да как же ты говоришь — все по 5 копеек?
— Не хотите — не берите... Вещи, все вещи по 5 копеек!
***
Купцы составили приговор: «Постановили считать себя беднейшими крестьянами и рабочими, о чем и доводим до сведения властей...»
***
Цветной бульвар. Девочка спрашивает (ей сказали, что идут по улице Чайковского):
— А Чайковский—он кого убил?
***
Поезд в Сибири с солдатами. Набили морду машинисту.
— Ладно, я вам покажу!
На закруглении пустил поезд верст на 50 — и сразу тормоз: теплушки оторвались и под откос. К следующей станции привез только три теплушки.
— Ну, — говорит, — езжайте, собирайте там своих — рассыпались...
***
Телеграфист на глухой станции рассказывает барышне похабные анекдоты. Она ему: — Ах, противный, скептик!
***
Физический труд человечество презирает, ненавидит— от века веков. Отсюда — сначала рабы-люди, потом рабы-машины. Труд, достойный человека,— только труд умственный. Когда-нибудь и настанет такое время, что вся физическая работа будет выполняться машинами, а человеку останется интеллектуальная. В сущности, об этом времени и мечтает социализм, а все его гимны труду — это дипломатия.
...Тут он увидел странную картину: сарай, в сарае люди лежат кучками друг на друге — в каждой кучке человек 5. Оказалось — больные, больше сыпнотифозные. У тифозных температура 40—41°. и остальные, кучками прижимаясь к ним,— греются...
Хоронили кучками же в яме. Когда зарывали, курили махорку, огонь падал на трупы, на платье. Зарыли кое-как; должно быть, воздух проходил из могилы, потому что над ней тоненько курился голубой дымок, и пахло шашлыком...
***
...До того допился, что вообразил себя воробьем. Разделся донага, сел на корточки на подоконнике и стал себе вить гнездо: солома, бумага, ветки из веника...
***
Брат священника поссорился с ним, и тот подложил ему свинью — попросил отслужить панихиду об усопшем Иуде. А потом сказал, что служилась панихида об Иуде Искариотском, и был день памяти Иуды из Кариот.
***
«1925 года июля ... дня мы, настоящий председатель сельсовета Чесноков Иван в лице граждан села ... такого-то производили гибель посевов у граждан означенного села, причем погибшими оказались посевы у всех граждан и Сидорова Анисима, у коего, кроме того, и нетрудоспособный член в виде жены 40 лет, умалишенная, причем объекты обложения пропали, лошадь в лесу и отец в больнице. По осмотрении озимого и ярового клина озимые пропали, что по чистой справедливости и подписуем».
***
...В тюрьме — на нарах. Вплотную один к другому. Ночью кто-нибудь командует:
— На другой бок!—И все двадцать человек одновременно перевертываются (иначе—нельзя).
***
В сумерках — зима — повели кончать их двоих на реку. Вели человек восемь. Подвели к проруби. Первым спихнули туда товарища. Место оказалось мелкое, и, чтобы утонуть, ему надо было стать на колени или сесть на корточки. Он все вставал из проруби, его били прикладами, пока не скрылся... А другой — смотрел. И наступал уже его черед.
Одет он был легко, по-охотничьи. Прекрасная на кенгуровом меху куртка с бобровым воротником. Кто-то увидел. Стали спорить: так топить или снять куртку. Пока спорили, он ждал. И вдруг у него зачесался нос — вот как. Полез за носовым платком в карман — рука наткнулась на велодог — совсем и забыл о нем!
Вынул платок, вытерся, положил назад в карман. И только тут выхватил велодог — шесть зарядов — четыре выпустил подряд. Увидел, как один запрокинул голову — кровь из шеи, другой схватился за щеку. Видел на бегу — как будто сам падал...
***
... 300 человек их было заперто в тюрьме. Им приказали выходить по одному. Каждому привязывали к ногам старый колосник и за борт.
И когда через месяц водолаз спустился в воду, он увидел 300 страшно раздувшихся, с огромными животами, стоячих фигур, все качались, размахивали руками, мотали головами... Водолаз задергал веревку. Когда вытащили его — он сошел уж с ума...
***
Галина шла через фронт. Октябрь 1922 года. Нужно было пройти около ста верст. Ботинки стоптались. Ноги замерзали так, что она садилась, отогревала ноги, прикрыв их пальто, потом шла дальше. Изнеможение к ночи. Видит: железная будка, огонек. Вошла. Женщина на пороге:
— Да как же вы у нас останетесь ночевать? Беда у нас.
— Нет уже, позвольте, я идти все равно не могу...
— Ну идемте...
Кухня, лампочка, прикрытая неплотно дверь в соседнюю комнату. Легла и сразу же пошла ко дну, в сон.
Вдруг: стоны из соседней комнаты. Проснулась. Хозяйка с какой-то посудиной вышла из соседней комнаты. Галина спросила ее:
— Кто это там? Что это за стоны?
— А я ж говорила вам: беда у нас. Муж мой помер, а старший сын заболел. Черная оспа.
Галина так и подскочила, стала одеваться. А сил нет. Подумала-подумала и легла — сейчас же заснула...
Утром проснулась — хозяйка будит, сквозь слезы спрашивает:
— Вы, часом, не портниха?
— Что такое? Почему — портниха?
— Может, были бы так ласковы, обмерили бы обоих — ночью помер ведь и старший... да сшили бы им смертные рубахи.
И, может быть, еще хуже черной оспы были в дороге мужчины, этот желтый огонек в их глазах. Однажды, истомленная, попросилась к проезжавшему на телеге. Тот подвез, а за это — стал требовать...
Когда доехали до постоялого и там среди мужчин Галина увидела старую, усатую, мужеобразную дьячиху, она кинулась к ней, как к матери, к ней, единственной женщине, и разрыдалась...
***
...Уходил на 3—4 дня поесть, одеться. Тиф, человек по 5 в день умирало. Еще можно было уходить за харчами и возвращаться. Сам Иосиф «тикал» с царского, с петлюровского, с деникинского войска. В это время Христовой. В Миргороде задержан:
— Ты кто?
— Красноармеец, до дому за харчами.
— Тебя расстреляют в Полтаве, ты из банды Христового.
Грузили в арестантский вагон в Миргороде. Ночь темная. Думает: «Надо тикать». ... Его толкнуло, упал перед самым вагоном. Просидел под вагоном — и до дому. На дороге сказали, что дома отряды ищут дезертиров, убили «дида» (богатого мужика — было десятин 18). Пошел в Лубны. Там сказали, что его уже считают дезертиром. Опять пошел домой. (Это — зима, арестован был после Нового года, пока сидел в тюрьме — уже около масленицы.) А дома уже ряд хлопцев — человек 20, «ходят з винтовками». Отряды... ищут... Хлопцы — в лес, какие прятались по хатам. Там дали винтовку ему — ходит с винтовкой. Летом собралось уже 3000 — с Борок, с Романивки. За атамана — Мандык. Умный, сообразительный, служил в милиции (при большевиках). Почему бросил милицию? Отряд, разбивший деникинцев, пограбил селян. Мандык заступился, побил их, отобрал имущество.
Мандык — до Христового. Христовой тоже был в милиции в Зенькове. Мандык — приятный с дядьками побалакать, не грабил. Потап (Антоненко) — по-другому, народ его и выдал.
Пришел Христовой вместо Мандыка и человек 15, обезоружили отряд в Лютеньке, тогда к нему пришло еще много. К концу лета у него было уже 12 пулеметов. Когда Христовой наступал на Лютеньку, заложил снаряд в дупло и взорвал, чтоб думали, что у него — орудие.
Отряды, преследовавшие махновцев, спасали Лютеньку, потом Романивку, обстреливали оба села. Наступали на Гадяч — человек до 500, а винтовок — 100, остальные с березовыми дрючками. Заняли Гадяч. Разогнал отряды Христовой — и сидел в лютеньских лесах, и уже туда не подходили близко.
Потап (Антоненко) хотел поступить в милицию, но начальник милиции Зуб не дал места. (Потап поставил ультиматум: «Или лес, или милиция».) Потап ушел в лес.
Мандык не одобрял, что Потап зря много бил людей. Потап — темный шатен, высокий, упитанный, чудные голубые глаза — детские.
Зуб путался с Потапом. доставал ему патроны.
Христовой — небольшого росту, красивый, «русявый», шустрый. Сын торговца-щетинника. Серые глаза.
Мандык — здоровый, сухой, костистый, бритый. После был уполномоченным по борьбе с бандитизмом (после амнистии). Убил двух сотрудников: те его звали гулять, но один товарищ сказал ему, что те хотят его убить. Он сам убил их и с тачанкой утек в лес. Он получил письмо из-под Киева от некоего Яцука. Поехал к нему, по дороге его схватили и убили (Яцук — провокатор).
Матюха-Тюха— был тоже в милиции. (Уличное прозвище Гинняник.) Последний из атаманов, году в 1923. Начал весною, осенью его убили — в районе Зенькова.
Жинки: у Потапа была девка, у Христового — жинка и сестра. Еще одна — была за Потаповым братом. Иные ходили в «спидницах» и хустках, иные переодевались в мужское.
Сестра Христового участвовала в боях. Жена Христового была ранена в руку (она была потом расстреляна в Полтаве). Сестра вышла замуж (за коммуниста!), когда сидела в тюрьме (коммунист в нее влюбился?).
В 1921 в октябре— амнистия.
...Видим, что через нас народу-селян много гибнет, запирают в тюрьмы, спалили село. К осени 1921 года из 800 осталось человек 40—50 (в это время начал работать Потап).
Мандык оставался еще после смерти Христового. Приехала из Полтавы ЧК, Степан — в лес к Мандыку (сначала селянина с письмом к нему). Встреча в лесу отряда ЧК с Мандыком. ЧК:
— Сдавайтесь, будете прощены и будете служить. Он сдался. Поехал в Полтаву со своими (человек 30), с ними — Палашка. С оружием. (В это время Потап работал, часть ушла к нему.) На дворе ЧК в Полтаве — начальник Линде начал беседу, любезную (обед, музыка, папиросы, граммофон). Потом Линде:
— Надо, Товарищи, оружие сдать. Хлопцы:
— Нет, мы не сдамо...
Мандык сказал:
— Сдавайте.
У Мандыка оставили наган. (Большая часть думала, что идут на расстрел.) После музыки — человек 4-х взяли в тюрьму. Двоих выпустили, двое исчезли (говорили, что их отправили служить в Харьков). Один из них, Штаба, ходил с оселедцем, как запорожец...
У Потапа в это время — человек 20. Они сдаваться не захотели. Их потом окружили на хуторе и всех перебили.
***
«Учителька». На селе ни доктора, ни фельдшера, она подлечивала. Однажды девочка-прислуга кличет ее:
— Потап вас спрашивает.
А уж если Потап спрашивает — плохо дело: чаще всего — тут же зарубит. Бледная — выходит. Потап:
— Выйдите до садочку.
— Зачем?
— А я товарища до вас больного привел. А чтоб вам безопасней было, так я уйду, а вы спустя к нему выйдите.
Вышла. Там — бледный, худой Хведор — ранен в грудь навылет, жалуется, что ни дышать, ни кашлять... пот. Посоветовала ему питаться получше — молоко, яйца — и лежать на солнце в лесу голым. И вот на острове, где укрывались бандиты,— туберкулезный санаторий. А к осени все же поправился Хведор.
... Она переезжала к сыну в Баранивку. Приехала за вещами, попросилась пожить. Только что легла — в дверь:
— Отвори.
Она
— Не отворяй.
Дид:
— Нет уж, отворяй.
Открыла. Ей:
— Иди с нами.
Она хотела детей взять.
— Бери только грудного. Вернулись с ней:
— Показывай сундук.
Она вошла в хату и сунулась с ребенком в подполье под нары. Ей кричат:
— Вылазь!—И целится из винтовки. А на печи — 9 человек, оттуда:
Дай пить, воды.
Ткнул ее шашкой сквозь пол под лавку — через живот. Она крикнула:
— Помираю, прощайте! — и стала вылезать. Потап кричит:
— Подымите ребенка!
Дид схватил, положил ребенка на пол. Тогда выстрелили ей в голову, голова распалась, а он еще раз выстрелил. И оставили записку: «Лисовики убили цию защитницу коммунистической партии...»
Приказал записку не трогать, чтоб все могли читать. Сын боялся хоронить: «Меня убьют».
***
— Як жил тода — той теперь живе, як бедовал тода — теперь бедуе. Ох, лучше не жить, як так жить! Земельку дали в 15 верстах — 6 десятин.
— Почему в СОЗ не пошел?
— Я годов 25 ходил по економиям, так знаю, що воне таке. Лучше голодать, чем так...
Старик согнутый, заросший, бровастый, руки длинные, как горилла.
— Як бы сажень земли выделили, я бы в земельку зарывся, там бы спокойнейше было.
-- У них музыка была, гармошка... Пришли до дядьки в садок, две дивчины с ними... А тут налетел отряд, они бежать, гармошку одну бросили. Проходят потаповские по хатам и заказывают: «Ты готовь на двух йисты, а ты готовь на четверых».
Матюха (1923 год). Партизаны.
Женщины играли большую роль. На ярмарку на Полтавщине ехали из Опошни 40 подвод с сапогами. Остановили, требуют по 12 с подводы — всего 600 пар взяли. Я знал трех агентов — трех женщин.
... Ставили себе вопрос: «Как можно убивать человека, когда я ему жизни не давал?» Большинство считало, что если гад — то можно убить.
...Женщины способны на работу агентов.
...Мы спим в хатах — 36 человек. Один «возился» с агентшей — был на страже. 50 человек милиции.
Попадали в банду больше «люди, напитанные военным коммунизмом». А я был малым — такой характер был. Голова в скольких местах пробита... Любил оружие. Потому и пошел. Брат был головой сельрады: когда объявили продразверстку, он пошел в лес, отказался (идейные мотивы).
Атаман был Матюха. Был в Красной Армии, 12 ран, 2 ордена Красного Знамени. Тип анархиста: «Что вижу — все мое». Был вором (принципиальным?). Когда «раскуркуливали» в 1922 году, местные на этом заработали, построили дома, а у него — ничего, когда вернулся. Он и пошел.
...Уводят кабанов (это начало), пишут куркулям записки: «Столько-то денег, а то будешь сожжен». И поджигают.
Матюха хорошо пел. Музыкант он был — гармонист. Матюха был жесток невероятно, любил убитого: убьет и долго сидит над ним, отрежет ухо, палец, нос... Убил 2-х своих за непослушание.
Внешний лозунг—«против НЭП'а», но фактически— уголовное дело.
С каждым днем банда росла (начало 1923 года весной), выросла до 100 человек. Пулеметов не было — одни винтовки. Посылали людей в Кавердину балку. Там был хороший слесарь, который имел связь с одним командиром Красной Армии в Полтаве. Он обещал достать 12 ящиков патронов. Но нужно золотом не меньше 500 рублей.
Пошли в Загрунивку к попу вдовому. Месяц, красиво, тишина, кое-где собаки. У него молодой сын с женой. Богатый собственный дом. Постучали — 3 раза — потом открыли. Поп с сыном — электрический фонарь у окон. Разбили окна. Они побросали топоры, оба стали просить, чтоб их не били. Потом:
— Дайте мне Богу помолиться.
Наганы в рот наставили... Загнали в подполье. Жена сына лежит в спальне, некоторые ее изнасиловали, она даже не кричала. А сын с отцом в подполье в другой хате. Ходят по хате, один бренчит на гитаре, другой завел граммофон, светятся все лампы, бьют посуду. На улице часовые. Шкаф — посуда, за посудой — мешок с медью старинной. Агент говорил, что у него есть золото. Спрашивали:
— Где ваше золото?
— Нет. Жену:
— Где золото? Она:
— Нет.
Опять искать, подымают пол. Она (жена) все лежит. Тогда кто-то решил согнать ее с кровати. Распороли подушки. Прогнали ее в другую хату. Тогда подняли кровать (в виде ящика) — и там: шелк, шали, браслеты и стеклянная банка с золотом, завернутая в вату. Забрали, пошли. Там было на 300 рублей. Агент поехал, привез только 2 ящика, сказал, что остальные — потом, через 2 недели. Потом он удрал. Как?
У Матюхи было 4 жинки, в разных селах, все — законные.
Крестьянская молодежь любит нахальность.
Все его любили. Довольно высокий, чернявый, чую носил, щеточку-усы. Голос очень громкий. Одна из жен сказала однажды, что агент этот — дома; она добежала до лесу—12 верст. Сели на коней, ночью приехали. Жена агента плакала, и мать; его привязали к лошади, повели к Пселу, там всадили 12 пуль. Дома нашли золото--сам признался, показал, клялся быть верным слугой.
***
В городок въезжает на тарантасе приезжий. Слышит: колокола звонят вовсю. Спрашивает возницу:
— В чем дело?
— А это мы бандитов чествуем.
— Как так?
— А зеленые они. Грабили — житья не было. Ну, воевали с ими, а потом предложили им сдаться. Они пришли и сдались — так чествуют их. Спектакль нынче для них играют в театре...
***
Группа куркулей-антиколхозников. Как только «сбор»-сход — они следят. Вот сейчас уже выносить резолюцию — вдруг загорается в деревне. Дым, набат. Все бегут — сход сорван. У них — свои агенты, особенно девки. Жестоко расправляются с изменниками.
Парень из этой группы и девка, влюбленная в него,— агент. Подозрение, что она не все доносит. Тогда парень вызвал ее на свидание, на луг. Пошел туда еще с двумя, схватили ее — и бросили в колодец. Сами ушли. Она стала кричать — по горло в воде. Услышали, вытащили...
Любопытней всего, что потом она все же вышла замуж за того, кто бросил ее в колодец.
***
Специалист по снятию колоколов. Сын попа Мишка Покровский. Коммунист. Снимали колокола в Угличе, в монастыре. Собралось народу несметно, просят:
— Мишка, позвони последний раз!
Мишка грянул (звонарь был замечательный — попович), звонил час — и «перевод», и полиелей, и пасхальный. Народ плакал. Потом Мишка смахнул колокола вниз.
***
Голод на Волге.
В одной волости — ели лепешки из конского навоза.
В другом селе — распарили и съели резиновую калошу, забытую американцем.
Только что павшую лошадь—еще теплую — ели сырьем.
Прошлогодние листья — деликатес.
Вокруг стоит голая, черная роща: всю кору содрали и съели.
Приносили в контору руки и головы съеденных людоедами.
На носилках в столовую притаскивали больных тифом.
Голодный зеленый блеск глаз. Взрослые умирают: кормят в первую очередь детей.
Лошади могли везти только по 5 пудов.
Могилы кругом города, где попало.
Голодные двинулись ордами. Исход из Египта... Слухи о «хлебных» Туркестане и Ташкенте — туда. Кордоны.
Везут хлеб, добыли. Осмотр на станции, хотят отобрать мешки. Вой на платформе. Легли на рельсы бабы — и она, тоже везшая мешок муки для детей,— легла.
Засуха. Земля трескается — трещины в аршин глубиной.
Пожары, поджоги. Очереди за водой.
Новые нищие.
***
Деревня. Мальчишка деревенский другому:
— Ванька, иди домой скорея, там шпикулянты из прочих держав пришли.
Это были голодные с Поволжья — пришли в скопскую деревню.
***
Кашира. Закрыли собор. Очередь причащающихся последний раз, как перед светопреставлением.
Скот душат в избе. Лошадь вешают, чтобы получить страховые. Лошадь выгнали на дорогу, на хвосте записка: «Бери, кто хочет». В Кашире— 15 рублей крестьянская лошадь, 50 — рысак.
В Коломне все врачи, 150 человек, поступили в партию.
Кулаки постановили: отслужить молебен за папу (Римского).
Портрет Ленина в лучах.
«Печать только сводная; прочая запрещена».
***
Дети. Когда Мишку целуют, он вытирается:
— Терпеть не могу, когда девки целуют...
Девчонка:
— А в морду хошь?
— ... Еще жалеет меня! Не хочу!
***
Махновцы. Женщина спокойно рассказывает:
— Махновцы немного пожгли меня каленым железом за то, что братья были в Красной Армии.
Милый разговор:
— Велят мне вас повесить — зажмурюсь, а все-таки повешу.
Воробьи, малиновки, иволги, лягушки — целый день за окном.
Баба визгливая выскочила:
— Ты думаешь, как ты в галифях ходишь, так мы их тебе не спустим? Спу-устим!
Слух прошел, что в соседней деревне проявился «тайный агент». Так и сам о себе говорит:
— Я — коммунист и тайный агент.
Ну а когда узнали, что и весь агент-то Матрены Кривой сын Федька Шелуха... так и бумагу ему написали: «Федьке Шелухе».
***
«Граждане не умеют себя вести в данном советском учреждении, разлагаются на столах и некоторые даже спят».
Лечение. В раны кладут — табак, деготь, керосин, колесную мазь. Приходят с флегмонами. Больных возят к «волшвам».
Умирают спокойно, деловито. И никто: ни умирающий, ни кругом — не волнуются. Старуха:
— Дай-ка, дай-ка сюда кофту-то. Тут заплатка сзади. Ну, ничего, на спине, не видать будет.
Дочь:
— Ты бы, мамка, платок-то с собой постарее взяла.
Мать:
— Нет, ты уж мне не перечь. Желаю, чтобы в этом.
— Кушай, жадочный, кушай. У нас вот тоже один из плена вернулся домой, на хлеб мягкий кэ-эк накинулся. Да как живот ему вздуло — через две недели и помер. Кушай, голубчик, кушай.
— Полтинники-то свои протри маленько.
***
(1918) Отслужили молебен; пришли к помещику: — Ты барин хороший, мы все знаем, а уж прости — придется тебя повесить, нельзя иначе...