![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Интервью в доме растрелянного
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО №5 1991
23 января 1985 года был расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР подполковник КГБ Владимир Савельев (фамилия изменена), который обвинялся в измене родине. Двойной агент по кличке Farewell передал французским спецслужбам около трех тысяч страниц документов с печатью КГБ, в том числе списки 250 офицеров КГБ, работающих за рубежом, данные советской контрразведки, угрожающие безопасности Франции, США и Великобритании.
При слове «шпионя воображение рисует этакого супермена, спящего с пистолетом под подушкой, стремительно уходящего от погонь. Трудно представить себе обыкновенного человека со всеми слабостями и вполне земными чувствами. Давайте посмотрим не него глазами той, что знала его лучше других. Глазами жены.
Если существует любовь с первого взгляда, то это был именно тот случай. Взгляды встретились, судьба решилась в два слова, они поженились.
Владимир заканчивал МВТУ имени Баумана, был далеко не последним на курсе, с хорошей анкетой, к тому же спортсмен — эти качества сыграли роль в том, что его пригласили работать в КГБ. Не успев попробовать себя в качестве молодого специалиста-бауманца, он снова взялся за учебу — теперь уже в Высшей школе КГБ. Два диплома плюс знание французского и английского обеспечили отличный старт карьере Владимира.
Официально инженер Торгово-промышленной палаты СССР, а на самом деле сотрудник Первого главного управления КГБ, Владимир Савельев получает завидное назначение то во Францию, то в Канаду. С точки зрения обыкновенного человека, который круглый год копит деньги на незамысловатый отпуск и до самой смерти мечтает о машине, Савельев просто баловень судьбы.
На двадцать пятом году супружеское счастье Савельевых умерло. Ситуация банальна как мир: у Владимира закрутился роман. Соперница была из тех, о ком говорят «ничего особенного», к тому же далеко не первой молодости, но у нее было одно важное преимущество — она работала вместе с Савельевым, а на службе наши люди, как известно, проводят куда больше времени, чем дома. Разводиться с Ольгой он не собирался, наваждение постепенно исчезало, страсть прошла, и рад был бы он поставить на своем увлечении точку, да было уже поздно. Любовница, назовем вещи своими именами, требовала развода. Однажды она застала Савельева за подозрительным занятием: маленькой камерой он фотографировал секретные документы. Капкан захлопнулся. К любовным увещеваниям добавился грозный шантаж.
Савельев отлично понимал: стоит только потянуть за ниточку, размотается весь клубок, и клубок опасный, в конце которого только пуля в висок. Подполковник КГБ, сотрудник элитарного ПГУ вел двойную игру. Именно от него французская разведка получала сверхсекретную информацию чрезвычайной важности, позволившую Марселю Шале, начальнику службы безопасности, назвать дело Савельева крупнейшим в истории шпионажа за всю послевоенную историю.
В ночь на 22 февраля 1982 года в квартире Савельевых зазвонил телефон. «Наверно, тебя», — сказала Ольга мужу. Это был не первый ночной звонок за мучительный для обоих год, но, как оказалось, последний. Та женщина не хотела больше ждать. Ультиматум был поставлен жестко: «или разводись с женой и женись на мне, или...». Он достаточно изучил свою партнершу, чтобы понять: это не пустая угроза, обезумевшая любовница готова на все. Срок ультиматума истекал меньше чем через сутки, и Савельев, как никто другой, знал, что пощады ему не будет. Но идти в ЗАГС под дулом пистолета и всю оставшуюся жизнь быть на мушке у шантажистки, в любой момент ожидая подвоха ... нет, худшей доли не пожелаешь и врагу. И тогда он принимает, как ему кажется, единственно возможное решение...
Вечером 22-го после работы он распахивает дверцу своей «Волги» перед той, которая ждет его слова. Он возбужден, но ничем не выдает своего состояния. Она садится в машину в предвкушении праздника — Владимир уверяет, что оставит жену, теперь они будут вместе и это надо отметить. Он припас «Шампанское», они поедут за город, он знает тихое местечко.
Дальше события раскручиваются, как в детективе. Савельев достает нож и начинает избивать свою жертву, чтобы покончить с ней. Но тут появляется бывший милиционер, уволенный из органов внутренних дел. Он подходит к машине, думая, что там очередная бездомная парочка: кто, в самом деле, будет в феврале слоняться по проселкам? Но в «Волге» разыгрывается кровавая драма. Савельев, охваченный паникой, выскакивает на снег и ударом ножа убивает свидетеля. Хлопает дверца: это женщина в ужасе пытается убежать. Она надеется спастись, но реакция Владимира быстрее. Он снова за рулем, жмет на «газ» и сбивает беглянку на полном ходу. Все. Конец.
Ольга уже дома. Она весь вечер чувствует необъяснимое волнение. Когда появляется Владимир, Ольга не задает ему лишних вопросов. Отношения их за последнее время стали настолько натянутыми, что об откровенности не может быть и речи. Она замечает, конечно, его странный вид, видит кровь на дубленке, но думает, что он упал у подъезда. Там лед. Он торопится, говорит, что обещал заехать за сыном в институт. Потом позвонили друзья: «Ольга, зайди к нам, приходил Володя, с ним что-то произошло». Она бежит к ним, чтобы услышать страшные слова: «Володя сказал, что убил двух человек».
Он ошибся. Убит был только нежданный свидетель, а женщина осталась жива. Его арестовали в тот же вечер. Следствие. Суд. Приговор. Пятнадцать лет.
Потом второй суд, на этот раз закрытый. И — пуля в затылок.
Ольга открывает бутылку водки. Мы пьем не чокаясь. Так пьют на поминках.
— Когда вы в последний раз видели мужа?
— В 84-м ходу, в декабре, на свидании. В январе следующего года его не стало. Я узнала об этом только в феврале. Готовилась, как обычно, нести ему передачу. Там был приемный день. Звонила, чтобы уточнить время, но телефон молчал. Почему-то ни один телефон там не отвечал. С трудом мне удалось выйти на человека, который сказал, что на все интересующие меня вопросы я получу ответ в Военной коллегии Верховного суда. Меня привели в какую-то маленькую темную комнату на первом этаже и сообщили, что муж расстрелян по приговору, свидетельство о смерти я могу получить в ЗАГСе Киевского района Москвы. У меня была одна мысль: выдержать, не упасть, не заплакать, не зарыдать. Отсиделась внизу на скамейке и пошла домой. Мне все казалось, что это страшный сон, который должен кончиться, но он не кончался. Месяца два я ничего не говорила дома. Молчала. Но однажды мама что-то сказала, и я разрыдалась. Мама поняла, не стала успокаивать, иначе я, наверно, умерла бы от слез.
— Вы не думали поменять фамилию?
— Никогда. Мне предлагали не раз развестись с мужем и поменять фамилию. Просто и легко. Но если мы прожили четверть века в счастье, почему я должна была бросить его в беде. Он отец моего ребенка.
— Как отнеслись к случившемуся ваши друзья?
— Многие отвернулись. Они прямо сказали: «Оля, ты должна понять, что мы не можем больше поддерживать с тобой отношения. Это опасно». А на работе никто не знал. Я говорила, что муж скоропостижно скончался. Но как трудно носить эту маску и вести себя по-прежнему...
— Внешне на судьбе вашей семьи никак не отразился тот факт, что вы — вдова государственного преступника?
— Да, ко мне отнеслись гуманно, как к человеку, с которым случилась большая беда. Но я все равно чувствовала себя отщепенкой.
— Каким Владимир остался в вашей памяти?
— Человеческая память так устроена, что всегда вспоминаешь все самое лучшее, но, независимо от этого, я должна сказать, что за 25 лет совместной жизни, исключая ту трагедию, конечно, я не могу вспомнить ничего плохого. Рядом с ним я чувствовала себя как за каменной стеной, какая бы я ни была — грустная или веселая, капризная или злая. Это был праздник, который всегда со мной... В том, что случилось, есть и моя вина. Женщина всегда определяет тот момент, когда она нежеланна, нелюбима, неприятна, как бы мужчина ни пытался это скрыть. После долгих лет счастливой жизни для меня это был страшный удар. Может быть, я неправильно себя повела, потому что не использовала чисто женских способов, чтобы вернуть мужа. Мы отдалялись друг от друга, я не пыталась его понять.
— Очевидно, он не видел выхода из ситуации, в которой оказался...
— Да, он был загнан в угол. Он ведь был очень добрый, ласковый, даже сентиментальный — и вдруг такие страшные поступки, которые не увязываются с представлениями о человечности. Такая озлобленность, жестокость. Он был в состоянии аффекта, не соображал, что делает. Он, конечно, не обдумывал заранее, решение созрело, видимо, в последнюю ночь. Я встретила год назад случайно ту женщину. Она жутко выглядела, страшные шрамы на лице... Я была в таком шоке, когда узнала о том, что произошло. Я шла и думала, что хорошо бы на меня машина наехала. Представьте себе состояние человека, который спокойно плывет на пароходе, и вдруг его сбрасывают в воду. Мне казалось странным, что я иду на работу, что жизнь продолжается, идет своим чередом...
— Давайте вернемся к самому началу. Почему Владимир принял предложение работать в КГБ и как вы к этому отнеслись?
— Сыграл роль дух романтизма, какого-то преклонения перед этой организацией. Ему казалось, что именно там сосредоточены лучшие силы общества, которые принесут стране благо.
— А 37-й год? Мало было романтики...
— 37-й год был для нас исключен. Мы ничего не знали.
— Когда наступило разочарование?
— Достаточно скоро. Володя стал замечать, особенно в Канаде, что система развалена, никто не хочет работать, царит дух разобщенности и подозрительности. Процветает посредственность, подобранная по признаку кумовства и семейственности. Тогда начали брать в КГБ людей из райкомов, по линии комсомола. Им сразу присваивали звание майора. Среди них была масса бездуховных, безграмотных людей. Любая инициатива сразу разбивалась об эту стену непрофессионализма и нежелания работать. Если уж он вырвался за границу, то с единственной целью отсидеться и приобщиться к материальным благам. Удивительно, как они сразу находили дешевые магазины, о существовании которых мы не подозревали, прожив в стране три года.
В самом начале атмосфера была другая. Работали хорошие ребята, не щадившие ни сил, ни здоровья. Был дух товарищества. Летом семьи наших сотрудников жили на даче. Помню, как ждали приезда мужей, как все вместе накрывали на стол, как играли в волейбол... Но приехавшие вновь сразу замыкались. В тесном мирке быстро проявляются самые отвратительные черты характера. Дача эта в свое время принадлежала министру финансов правительства Виши, она была куплена советским посольством за мешок оккупационных марок. Этот дворец мы заселили, как клопы. Проводили субботники, воскресники, но в последние годы дача пришла в запустение. Застекленную оранжерею разбили, конюшни разрушили, о теннисных кортах забыли.
Работать никто не хотел. Зачем? Попытаешься что-то сделать, засветишься — вылетишь, и уже невыездной. Зачем это надо? Лучше три года тихо, спокойно просидеть. Конечно, Канада — сложная страна, там могли за каждым поставить слежку, но все равно... Там Володя начал попивать.
— Вы могли спокойно ходить по городу?
— Могла, но там еще свои следили за своими.
— Вы замечали?
— Конечно, замечала. Нам и консьержи говорили: «У вас сегодня были гости...» Натянешь где-нибудь нитку, вернешься домой — нитки нет.
— Как к этому относился ваш муж?
— Переживал. Часто говорил о развале. Я уговаривала его доработать до пенсии. Его выводил из себя бесконечной фаворитизм, когда тебя без конца обходят по служебной лестнице. Я понимаю, когда речь идет о более достойном человеке, но коли это мальчишка — чей-то сын... А ведь Володя был высоким профессионалом.
— Не было ли у него мысли остаться на Западе?
— Думаю, что нет. Конечно, когда возвращаешься сюда и сталкиваешься с нашим «ненавязчивым» сервисом, контраст очевиден... Однажды у него вырвалось по какому-то поводу, что если бы мы остались во Франции, то жили бы иначе. Я не придала этим словам значения. Кроме того, Володя понимал, что я не в состоянии бросить свою страну со всеми ее бедами, сложностями, проблемами.
— Как ваш муж относился к деньгам?
— Деньги для него немного значили. Он по натуре был такой человек, что, если к нему приходил кто-то и говорил: «У меня ничего нет», он был готов все отдать.
— То есть он был не из числа наших соотечественников, которые, находясь в загранкомандировке, сидят на консервах и чуть ли не морят голодом домашних?
— Да что вы?! Были, конечно, люди, которые складывали покупки в чемодан, а сами носили обноски. А мы жили в очень респектабельном районе, я гуляла с маленьким сыном в Булонском лесу, он был одет, как парижанин. Там я замечала одну пару, которая приезжала на «роллс-ройсе». Оказалось, они ездили, чтобы послушать русскую речь. Мужчина его фамилия Расторгуев -— рассказал мне, что у него жуткая ностальгия по России. «Вы сами гуляете с ребенком, — заметил он как-то, — а вот другие русские дети гуляют с нянями». Он принял жен наших сотрудников за нянь...
— Значит, не деньги явились причиной сотрудничества вашего мужа с французскими спецслужбами?
— Нет. По крайней мере, в доме я этих денег не видела.
— Замечали ли вы что-либо странное в поведении Владимира?
— Дело в том, что я была занята своей личной трагедией. Потом уже, во время следствия, меня поставили в известность о сотрудничестве мужа с французами.
— Как вы восприняли это известие?
— Тяжело... Я вот думаю, почему, если человек работает на нас, его называют разведчиком, а если против нас — шпионом? Вы не читали Николая Костомарова? Там как раз всплывает вопрос предательства, когда речь идет о взаимоотношениях Ивана Грозного и Андрея Курбского.
— Известны ли вам мотивы поступка вашего мужа?
— Я знаю лишь, что в своем последнем письме, которое до меня не дошло, он объясняет причины своего предательства, в частности нежеланием мириться с советской системой, разобщенностью и недоверием в КГБ, духом нечестного соперничества и бесконечного фаворитизма, неповоротливостью бюрократической машины, мелочной придирчивостью. Я этого письма не видела, о его содержании узнали на Западе через перебежчика Юрченко, который, по его словам, вел дело моего мужа.
— Сохранились ли у вас другие письма Владимира?
— Он чуть ли не каждый день писал мне из колонии, просил сохранить письма, с тем чтобы потом написать книгу. Но при обыске все письма отобрали.
— Не вернули?
— Нет, конечно.
— Долго ли длилось второе следствие?
— Быстро, примерно полгода.
— У вас было свидание?
— Мы разговаривали в присутствии трех-четырех людей. Один смотрел на мой рот, другой смотрел на мои руки, третий — на него в надежде перехватить какие-то условные знаки. Это было мое ощущение. Володя после долгой разлуки целовал мои руки, смотрел на меня, словно мы были вдвоем. Больше я его не видела. Проститься нам не дали.
— Каким вы нашли его в ту последнюю встречу?
— Как я поняла, они его обработали прилично. Медицина у нас для этого достаточно приспособлена.
— Знаете ли вы, где похоронен Владимир?
— Не знаю. Так легче. Такое чувство, что он жив, просто уехал куда-то очень далеко.
Как «сгорел» подполковник Савельев? Мы этого не знаем. Передавая французской разведке сведения исключительной важности, касающиеся военной безопасности, раскрывающие механизм советского шпионажа, подполковник сознательно шел на колоссальный риск, никак не сопоставимый с суммой 100 тысяч франков, приводимой в книге Марселя Шале. Дело Савельева не только значительно повлияло на карьеру самого Шале, но принесло политический успех Миттерану. Ведь именно от французов американцы узнали, о чем идет речь во взрывоопасных материалах, предоставленных советским подполковником.
Утратил ли Владимир Савельев обязательную для шпиона осторожность или выдали его сами французы, выдворившие в апреле 1983 года из страны 47 советских дипломатов, некоторые из которых значились в списках Савельева? Остается только гадать.
Недавно по приглашению КГБ в Москве побывали журналисты из «Антенн-2». Они разыскали Ольгу Савельеву. «Французское правительство должно нести обязательства перед вашей семьей, — сказали они. — Есть ли у вас какие-нибудь претензии?» «Претензии? — спросила она. — Это смешно. Какие у меня могут быть претензии? Я живу в своем мире, где только одни воспоминания...»
В когда-то роскошном, а теперь поблекшем от времени кресле пристраивается маленькая белая собачка, совсем старенькая по собачьим меркам. Когда-то ее принес в этот дом хозяин, которого вот уже шесть лет как нет в живых. Ей-то не объяснишь, почему он ушел и не вернулся.
Елена СВЕТЛОВА
23 января 1985 года был расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР подполковник КГБ Владимир Савельев (фамилия изменена), который обвинялся в измене родине. Двойной агент по кличке Farewell передал французским спецслужбам около трех тысяч страниц документов с печатью КГБ, в том числе списки 250 офицеров КГБ, работающих за рубежом, данные советской контрразведки, угрожающие безопасности Франции, США и Великобритании.
При слове «шпионя воображение рисует этакого супермена, спящего с пистолетом под подушкой, стремительно уходящего от погонь. Трудно представить себе обыкновенного человека со всеми слабостями и вполне земными чувствами. Давайте посмотрим не него глазами той, что знала его лучше других. Глазами жены.
Если существует любовь с первого взгляда, то это был именно тот случай. Взгляды встретились, судьба решилась в два слова, они поженились.
Владимир заканчивал МВТУ имени Баумана, был далеко не последним на курсе, с хорошей анкетой, к тому же спортсмен — эти качества сыграли роль в том, что его пригласили работать в КГБ. Не успев попробовать себя в качестве молодого специалиста-бауманца, он снова взялся за учебу — теперь уже в Высшей школе КГБ. Два диплома плюс знание французского и английского обеспечили отличный старт карьере Владимира.
Официально инженер Торгово-промышленной палаты СССР, а на самом деле сотрудник Первого главного управления КГБ, Владимир Савельев получает завидное назначение то во Францию, то в Канаду. С точки зрения обыкновенного человека, который круглый год копит деньги на незамысловатый отпуск и до самой смерти мечтает о машине, Савельев просто баловень судьбы.
На двадцать пятом году супружеское счастье Савельевых умерло. Ситуация банальна как мир: у Владимира закрутился роман. Соперница была из тех, о ком говорят «ничего особенного», к тому же далеко не первой молодости, но у нее было одно важное преимущество — она работала вместе с Савельевым, а на службе наши люди, как известно, проводят куда больше времени, чем дома. Разводиться с Ольгой он не собирался, наваждение постепенно исчезало, страсть прошла, и рад был бы он поставить на своем увлечении точку, да было уже поздно. Любовница, назовем вещи своими именами, требовала развода. Однажды она застала Савельева за подозрительным занятием: маленькой камерой он фотографировал секретные документы. Капкан захлопнулся. К любовным увещеваниям добавился грозный шантаж.
Савельев отлично понимал: стоит только потянуть за ниточку, размотается весь клубок, и клубок опасный, в конце которого только пуля в висок. Подполковник КГБ, сотрудник элитарного ПГУ вел двойную игру. Именно от него французская разведка получала сверхсекретную информацию чрезвычайной важности, позволившую Марселю Шале, начальнику службы безопасности, назвать дело Савельева крупнейшим в истории шпионажа за всю послевоенную историю.
В ночь на 22 февраля 1982 года в квартире Савельевых зазвонил телефон. «Наверно, тебя», — сказала Ольга мужу. Это был не первый ночной звонок за мучительный для обоих год, но, как оказалось, последний. Та женщина не хотела больше ждать. Ультиматум был поставлен жестко: «или разводись с женой и женись на мне, или...». Он достаточно изучил свою партнершу, чтобы понять: это не пустая угроза, обезумевшая любовница готова на все. Срок ультиматума истекал меньше чем через сутки, и Савельев, как никто другой, знал, что пощады ему не будет. Но идти в ЗАГС под дулом пистолета и всю оставшуюся жизнь быть на мушке у шантажистки, в любой момент ожидая подвоха ... нет, худшей доли не пожелаешь и врагу. И тогда он принимает, как ему кажется, единственно возможное решение...
Вечером 22-го после работы он распахивает дверцу своей «Волги» перед той, которая ждет его слова. Он возбужден, но ничем не выдает своего состояния. Она садится в машину в предвкушении праздника — Владимир уверяет, что оставит жену, теперь они будут вместе и это надо отметить. Он припас «Шампанское», они поедут за город, он знает тихое местечко.
Дальше события раскручиваются, как в детективе. Савельев достает нож и начинает избивать свою жертву, чтобы покончить с ней. Но тут появляется бывший милиционер, уволенный из органов внутренних дел. Он подходит к машине, думая, что там очередная бездомная парочка: кто, в самом деле, будет в феврале слоняться по проселкам? Но в «Волге» разыгрывается кровавая драма. Савельев, охваченный паникой, выскакивает на снег и ударом ножа убивает свидетеля. Хлопает дверца: это женщина в ужасе пытается убежать. Она надеется спастись, но реакция Владимира быстрее. Он снова за рулем, жмет на «газ» и сбивает беглянку на полном ходу. Все. Конец.
Ольга уже дома. Она весь вечер чувствует необъяснимое волнение. Когда появляется Владимир, Ольга не задает ему лишних вопросов. Отношения их за последнее время стали настолько натянутыми, что об откровенности не может быть и речи. Она замечает, конечно, его странный вид, видит кровь на дубленке, но думает, что он упал у подъезда. Там лед. Он торопится, говорит, что обещал заехать за сыном в институт. Потом позвонили друзья: «Ольга, зайди к нам, приходил Володя, с ним что-то произошло». Она бежит к ним, чтобы услышать страшные слова: «Володя сказал, что убил двух человек».
Он ошибся. Убит был только нежданный свидетель, а женщина осталась жива. Его арестовали в тот же вечер. Следствие. Суд. Приговор. Пятнадцать лет.
Потом второй суд, на этот раз закрытый. И — пуля в затылок.
Ольга открывает бутылку водки. Мы пьем не чокаясь. Так пьют на поминках.
— Когда вы в последний раз видели мужа?
— В 84-м ходу, в декабре, на свидании. В январе следующего года его не стало. Я узнала об этом только в феврале. Готовилась, как обычно, нести ему передачу. Там был приемный день. Звонила, чтобы уточнить время, но телефон молчал. Почему-то ни один телефон там не отвечал. С трудом мне удалось выйти на человека, который сказал, что на все интересующие меня вопросы я получу ответ в Военной коллегии Верховного суда. Меня привели в какую-то маленькую темную комнату на первом этаже и сообщили, что муж расстрелян по приговору, свидетельство о смерти я могу получить в ЗАГСе Киевского района Москвы. У меня была одна мысль: выдержать, не упасть, не заплакать, не зарыдать. Отсиделась внизу на скамейке и пошла домой. Мне все казалось, что это страшный сон, который должен кончиться, но он не кончался. Месяца два я ничего не говорила дома. Молчала. Но однажды мама что-то сказала, и я разрыдалась. Мама поняла, не стала успокаивать, иначе я, наверно, умерла бы от слез.
— Вы не думали поменять фамилию?
— Никогда. Мне предлагали не раз развестись с мужем и поменять фамилию. Просто и легко. Но если мы прожили четверть века в счастье, почему я должна была бросить его в беде. Он отец моего ребенка.
— Как отнеслись к случившемуся ваши друзья?
— Многие отвернулись. Они прямо сказали: «Оля, ты должна понять, что мы не можем больше поддерживать с тобой отношения. Это опасно». А на работе никто не знал. Я говорила, что муж скоропостижно скончался. Но как трудно носить эту маску и вести себя по-прежнему...
— Внешне на судьбе вашей семьи никак не отразился тот факт, что вы — вдова государственного преступника?
— Да, ко мне отнеслись гуманно, как к человеку, с которым случилась большая беда. Но я все равно чувствовала себя отщепенкой.
— Каким Владимир остался в вашей памяти?
— Человеческая память так устроена, что всегда вспоминаешь все самое лучшее, но, независимо от этого, я должна сказать, что за 25 лет совместной жизни, исключая ту трагедию, конечно, я не могу вспомнить ничего плохого. Рядом с ним я чувствовала себя как за каменной стеной, какая бы я ни была — грустная или веселая, капризная или злая. Это был праздник, который всегда со мной... В том, что случилось, есть и моя вина. Женщина всегда определяет тот момент, когда она нежеланна, нелюбима, неприятна, как бы мужчина ни пытался это скрыть. После долгих лет счастливой жизни для меня это был страшный удар. Может быть, я неправильно себя повела, потому что не использовала чисто женских способов, чтобы вернуть мужа. Мы отдалялись друг от друга, я не пыталась его понять.
— Очевидно, он не видел выхода из ситуации, в которой оказался...
— Да, он был загнан в угол. Он ведь был очень добрый, ласковый, даже сентиментальный — и вдруг такие страшные поступки, которые не увязываются с представлениями о человечности. Такая озлобленность, жестокость. Он был в состоянии аффекта, не соображал, что делает. Он, конечно, не обдумывал заранее, решение созрело, видимо, в последнюю ночь. Я встретила год назад случайно ту женщину. Она жутко выглядела, страшные шрамы на лице... Я была в таком шоке, когда узнала о том, что произошло. Я шла и думала, что хорошо бы на меня машина наехала. Представьте себе состояние человека, который спокойно плывет на пароходе, и вдруг его сбрасывают в воду. Мне казалось странным, что я иду на работу, что жизнь продолжается, идет своим чередом...
— Давайте вернемся к самому началу. Почему Владимир принял предложение работать в КГБ и как вы к этому отнеслись?
— Сыграл роль дух романтизма, какого-то преклонения перед этой организацией. Ему казалось, что именно там сосредоточены лучшие силы общества, которые принесут стране благо.
— А 37-й год? Мало было романтики...
— 37-й год был для нас исключен. Мы ничего не знали.
— Когда наступило разочарование?
— Достаточно скоро. Володя стал замечать, особенно в Канаде, что система развалена, никто не хочет работать, царит дух разобщенности и подозрительности. Процветает посредственность, подобранная по признаку кумовства и семейственности. Тогда начали брать в КГБ людей из райкомов, по линии комсомола. Им сразу присваивали звание майора. Среди них была масса бездуховных, безграмотных людей. Любая инициатива сразу разбивалась об эту стену непрофессионализма и нежелания работать. Если уж он вырвался за границу, то с единственной целью отсидеться и приобщиться к материальным благам. Удивительно, как они сразу находили дешевые магазины, о существовании которых мы не подозревали, прожив в стране три года.
В самом начале атмосфера была другая. Работали хорошие ребята, не щадившие ни сил, ни здоровья. Был дух товарищества. Летом семьи наших сотрудников жили на даче. Помню, как ждали приезда мужей, как все вместе накрывали на стол, как играли в волейбол... Но приехавшие вновь сразу замыкались. В тесном мирке быстро проявляются самые отвратительные черты характера. Дача эта в свое время принадлежала министру финансов правительства Виши, она была куплена советским посольством за мешок оккупационных марок. Этот дворец мы заселили, как клопы. Проводили субботники, воскресники, но в последние годы дача пришла в запустение. Застекленную оранжерею разбили, конюшни разрушили, о теннисных кортах забыли.
Работать никто не хотел. Зачем? Попытаешься что-то сделать, засветишься — вылетишь, и уже невыездной. Зачем это надо? Лучше три года тихо, спокойно просидеть. Конечно, Канада — сложная страна, там могли за каждым поставить слежку, но все равно... Там Володя начал попивать.
— Вы могли спокойно ходить по городу?
— Могла, но там еще свои следили за своими.
— Вы замечали?
— Конечно, замечала. Нам и консьержи говорили: «У вас сегодня были гости...» Натянешь где-нибудь нитку, вернешься домой — нитки нет.
— Как к этому относился ваш муж?
— Переживал. Часто говорил о развале. Я уговаривала его доработать до пенсии. Его выводил из себя бесконечной фаворитизм, когда тебя без конца обходят по служебной лестнице. Я понимаю, когда речь идет о более достойном человеке, но коли это мальчишка — чей-то сын... А ведь Володя был высоким профессионалом.
— Не было ли у него мысли остаться на Западе?
— Думаю, что нет. Конечно, когда возвращаешься сюда и сталкиваешься с нашим «ненавязчивым» сервисом, контраст очевиден... Однажды у него вырвалось по какому-то поводу, что если бы мы остались во Франции, то жили бы иначе. Я не придала этим словам значения. Кроме того, Володя понимал, что я не в состоянии бросить свою страну со всеми ее бедами, сложностями, проблемами.
— Как ваш муж относился к деньгам?
— Деньги для него немного значили. Он по натуре был такой человек, что, если к нему приходил кто-то и говорил: «У меня ничего нет», он был готов все отдать.
— То есть он был не из числа наших соотечественников, которые, находясь в загранкомандировке, сидят на консервах и чуть ли не морят голодом домашних?
— Да что вы?! Были, конечно, люди, которые складывали покупки в чемодан, а сами носили обноски. А мы жили в очень респектабельном районе, я гуляла с маленьким сыном в Булонском лесу, он был одет, как парижанин. Там я замечала одну пару, которая приезжала на «роллс-ройсе». Оказалось, они ездили, чтобы послушать русскую речь. Мужчина его фамилия Расторгуев -— рассказал мне, что у него жуткая ностальгия по России. «Вы сами гуляете с ребенком, — заметил он как-то, — а вот другие русские дети гуляют с нянями». Он принял жен наших сотрудников за нянь...
— Значит, не деньги явились причиной сотрудничества вашего мужа с французскими спецслужбами?
— Нет. По крайней мере, в доме я этих денег не видела.
— Замечали ли вы что-либо странное в поведении Владимира?
— Дело в том, что я была занята своей личной трагедией. Потом уже, во время следствия, меня поставили в известность о сотрудничестве мужа с французами.
— Как вы восприняли это известие?
— Тяжело... Я вот думаю, почему, если человек работает на нас, его называют разведчиком, а если против нас — шпионом? Вы не читали Николая Костомарова? Там как раз всплывает вопрос предательства, когда речь идет о взаимоотношениях Ивана Грозного и Андрея Курбского.
— Известны ли вам мотивы поступка вашего мужа?
— Я знаю лишь, что в своем последнем письме, которое до меня не дошло, он объясняет причины своего предательства, в частности нежеланием мириться с советской системой, разобщенностью и недоверием в КГБ, духом нечестного соперничества и бесконечного фаворитизма, неповоротливостью бюрократической машины, мелочной придирчивостью. Я этого письма не видела, о его содержании узнали на Западе через перебежчика Юрченко, который, по его словам, вел дело моего мужа.
— Сохранились ли у вас другие письма Владимира?
— Он чуть ли не каждый день писал мне из колонии, просил сохранить письма, с тем чтобы потом написать книгу. Но при обыске все письма отобрали.
— Не вернули?
— Нет, конечно.
— Долго ли длилось второе следствие?
— Быстро, примерно полгода.
— У вас было свидание?
— Мы разговаривали в присутствии трех-четырех людей. Один смотрел на мой рот, другой смотрел на мои руки, третий — на него в надежде перехватить какие-то условные знаки. Это было мое ощущение. Володя после долгой разлуки целовал мои руки, смотрел на меня, словно мы были вдвоем. Больше я его не видела. Проститься нам не дали.
— Каким вы нашли его в ту последнюю встречу?
— Как я поняла, они его обработали прилично. Медицина у нас для этого достаточно приспособлена.
— Знаете ли вы, где похоронен Владимир?
— Не знаю. Так легче. Такое чувство, что он жив, просто уехал куда-то очень далеко.
Как «сгорел» подполковник Савельев? Мы этого не знаем. Передавая французской разведке сведения исключительной важности, касающиеся военной безопасности, раскрывающие механизм советского шпионажа, подполковник сознательно шел на колоссальный риск, никак не сопоставимый с суммой 100 тысяч франков, приводимой в книге Марселя Шале. Дело Савельева не только значительно повлияло на карьеру самого Шале, но принесло политический успех Миттерану. Ведь именно от французов американцы узнали, о чем идет речь во взрывоопасных материалах, предоставленных советским подполковником.
Утратил ли Владимир Савельев обязательную для шпиона осторожность или выдали его сами французы, выдворившие в апреле 1983 года из страны 47 советских дипломатов, некоторые из которых значились в списках Савельева? Остается только гадать.
Недавно по приглашению КГБ в Москве побывали журналисты из «Антенн-2». Они разыскали Ольгу Савельеву. «Французское правительство должно нести обязательства перед вашей семьей, — сказали они. — Есть ли у вас какие-нибудь претензии?» «Претензии? — спросила она. — Это смешно. Какие у меня могут быть претензии? Я живу в своем мире, где только одни воспоминания...»
В когда-то роскошном, а теперь поблекшем от времени кресле пристраивается маленькая белая собачка, совсем старенькая по собачьим меркам. Когда-то ее принес в этот дом хозяин, которого вот уже шесть лет как нет в живых. Ей-то не объяснишь, почему он ушел и не вернулся.
Елена СВЕТЛОВА